Через час двинулась пехота и артиллерия, покидая,
наконец, свои позиции в Фалезе и Шетре, которые уже два дня подряд они
упорно старались оборонять от неявлявшегося врага. Небо покрылось тучам»,
было по-прежнему совсем темно, и каждый полк удалялся в полной тишине, как
вереница призраков, исчезавших во мраке. Все сердца бились от радости,
словно армия избежала западни. Солдаты представляли себе, что они уже у стен
Парижа, накануне расплаты с пруссаками.
Жан вглядывался в темную ночь. Дорога была обсажена деревьями;
казалось, она идет через широкие луга. Потом начались подъемы и спуски.
Армия подходила к деревне, наверно к Баллей, как вдруг тяжелая туча,
покрывшая небо, прорвалась и разразилась сильнейшим ливнем. Солдаты уже так
промокли, что больше даже не сердились, сгибая спины. Прошли Баллей,
приближались к Катр-Шан; поднялся яростный ветер. А дальше, когда они
взобрались на широкое плоскогорье, от которого пустошь идет до Нуарваля,
разбушевался ураган, стал хлестать чудовищный дождь. И тут, среди огромных
просторов, полкам было приказано остановиться. Весь 7-й корпус, тридцать с
лишним тысяч человек, собрался здесь на рассвете, сером рассвете, в потоках
мутной воды. В чем дело? Зачем эта остановка? По рядам уже пронесся трепет,
кое-кто решил, что приказ об отступлении отменен. Солдатам велели стоять под
ружьем, запретили выходить из рядов и садиться. Иногда ветер налетал на
высокое плоскогорье с такой силой, что солдатам приходилось жаться друг к
другу, чтобы их не унесло. Ледяной дождь ослеплял, хлестал по лицу, струился
под одеждой. Так, неизвестно зачем, в бесконечном ожидании прошло два часа,
и снова у всех сердце сжалось от смертной тоски.
По мере того как светало, Жан старался осмотреться. Ему показали на
северо-западе, по ту сторону Катр-Шан, дорогу в Шен, которая вела к холму.
Зачем же было поворачивать направо, вместо того чтоб повернуть налево? Жана
интересовал и штаб, расположившийся в Конверсери, на ферме, на краю
плоскогорья. Там, казалось, все были испуганы. Офицеры бегали, спорили,
размахивали руками. Никто не появлялся. Чего они ждут? Плоскогорье
напоминало котловину: над его бесконечными сжатыми полями с севера и с
востока высились лесистые холмы; к югу простирались густые леса; на запад,
через просеку, открывалась долина Эны и белые домики Вузье. Внизу, под
Конверсери, высилась крытая черепицей колокольня Катр-Шан, затопленная
неистовым ливнем, в котором как бы растворялось несколько убогих мшистых
кровель деревни. Заглянув в черный проулок, Жан отчетливо различил коляску;
она быстро приближалась по каменистой дороге, превратившейся в поток. Это
был Морис. С холма, на повороте дороги, он, наконец, увидел 7-й корпус. Уже
два часа он рыскал по этой местности, вследствие неправильных указаний
какого-то крестьянина; он заблудился по злой воле угрюмого проводника,
который дрожал от страха перед пруссаками.
Доехав до фермы, Морис тотчас же
выскочил из коляски и нашел свой полк.
Жан, остолбенев, закричал:
— Как? Это ты? Почему? Ведь мы должны были тебя прихватить?
Морис сердито и безнадежно махнул рукой.
— Да что говорить!.. Мы идем уже не туда, а сюда, и все околеем!
— Ладно! — помолчав, ответил Жан и побледнел. — По крайней мере нас
укокошат вместе.
И так же, как при расставании, они снова поцеловались. Под проливным
дождем рядовой Морис занял свое место в строю, а капрал Жан, подавая пример,
безропотно мокнул под дождем.
Теперь солдаты знали совершенно точно: они больше не отступают к
Парижу, а опять идут к Маасу. Адъютант маршала привез в 7-й корпус приказ
идти на бивуаки в Нуар; 5-й корпус, направлявшийся в Боклер, станет на
правом фланге армии, а 1-й заменит в Шене 12-й, который двинется в Безас, на
левый фланг. И если тридцать с лишним тысяч человек с винтовками стояли
здесь три часа под бешеными порывами ветра, то это потому, что в злосчастной
неразберихе после новой перемены фронта генерал Дуэ чрезвычайно беспокоился
о судьбе обоза, посланного накануне вперед, к Шаньи. Надо было ждать, пока
он присоединится к корпусу. Говорили, будто обоз отрезан обозом 12-го
корпуса в Шене. С другой стороны, часть боеприпасов, все артиллерийские
кузницы заблудились и возвращались из Террона по дороге в Вузье, а там они
непременно попадут в руки немцев. Никогда еще не было такого беспорядка и
такого волнения.
Солдат охватило подлинное отчаяние. Многим хотелось сесть на ранцы в
грязь на этом затопленном плоскогорье и под дождем ждать смерти. Они
хихикали, бранили начальство: «Да, нечего сказать, хороши начальники!
Болваны! Прикажут что-нибудь утром, а вечером отменяют, слоняются без толку
взад и вперед, когда врага нет, а как только он появится, удирают!» Армия в
состоянии полного разложения окончательно превращалась в толпу, лишенную
веры и дисциплины, в стадо, которое ведут куда попало, на убой.
Близ Вузье завязалась перестрелка между арьергардом 7-го корпуса и
авангардом немецких войск; и теперь все взоры обратились к долине Эны; там к
прояснившемуся небу поднимались клубы густого черного дыма; пылала деревня
Фалез, зажженная уланами. Солдатами овладело бешенство. Как? Там пруссаки?!
Их ждали два дня и дали им время прийти! И снялись с лагеря! Даже в душе
самых ограниченных солдат закипал глухой гнев против непоправимой ошибки —
этого нелепого ожидания, западни, в которую они попали: разведчики четвертой
немецкой армии отвлекли внимание бригады генерала Борда, остановили, обрекли
на неподвижность один за другим все корпуса Шалонской армии и дали
возможность прусскому кронпринцу нагрянуть с третьей армией. И вот,
вследствие неосведомленности маршала, — который все еще не знал, какие перед
ним войска неприятеля, совершалось их соединение; 7-й и 5-й корпуса будут
теперь под ударом, под постоянной угрозой разгрома.