Морис уже не довольствовался
теоретической, умеренной Республикой, он был склонен признать революционное
насилие, верил в необходимость террора, чтобы убрать бездарных людей и
предателей, губящих родину. Поэтому 31 октября он душой был заодно с
восставшими, когда одно за другим пришли убийственные известия: потеря
Бурже, доблестно отвоеванного добровольцами Прессы в ночь с 27-го на 28-е,
прибытие Тьера в Версаль по возвращении из европейских столиц, откуда он
приехал, как утверждали, для того, чтобы вести переговоры от имени Наполеона
III, наконец, падение Метца — страшное известие, подтвержденное Тьером среди
уже ходивших смутных слухов, — последний удар, второй Седан, еще позорней
первого. А на следующий день Морис узнал о событиях в ратуше: повстанцы
ненадолго победили; членов правительства Национальной обороны продержали под
арестом до четырех часов утра, их спасла только перемена в настроении
населения, которое было сначала озлоблено против них, а потом испугалось при
мысли о победе восстания; Морис сожалел об этой неудаче, ведь от Коммуны,
быть может, пришло бы спасение. Призыв к оружию, к защите отечества
воскрешал все классические воспоминания о свободном народе, не желающем
погибнуть. Тьер даже не осмелился въехать в Париж, и, после прекращения
переговоров с ним, жители столицы готовы были устроить в городе иллюминацию.
В ноябре парижан охватило лихорадочное нетерпение. Происходили мелкие
стычки, но Морис не принимал в них участия. Теперь он находился в лагере под
Сент-Уэком; при каждом удобном случае он уходил оттуда, страстно ожидая
известий. Как и он, Париж тревожно ждал. Выбрали мэров, после чего
политические страсти как будто утихли, но почти все выбранные принадлежали к
крайним партиям, а это являлось опасным предзнаменованием. Наступило
затишье, и Париж ждал желанной решительной вылазки, победы избавления.
Теперь парижане ничуть не сомневались: пруссаков опрокинут, пройдут по их
брюху. Уже шли приготовления на полуострове Женевилье: это место считалось
наиболее благоприятным для прорыва. В одно прекрасное утро парижане безумно
обрадовались добрым вестям о битве под Кульмье; Орлеан отвоеван, Луарская
армия наступает и, по слухам, уже находится в Этампе. Все изменилось,
оставалось только пойти ей на подмогу, за Марну. Были преобразованы войска,
созданы три армии: первая — из батальонов национальной гвардии, под
командованием генерала Клемана Тома, вторая — из 13-го и 14-го корпусов,
подкрепленных лучшими, взятыми отовсюду частями, и предназначенных для
крупной атаки под начальством генерала Дюкро; наконец, третья, резервная, —
исключительно из бойцов подвижной гвардии, под командованием генерала Винуа.
28 ноября, вступив с 115-м полком на ночлег в Венсенский лес, Морис был
одушевлен непоколебимой верой. Там находились все три корпуса второй армии;
по слухам, они должны были соединиться на следующий день с Луарской армией в
Фонтенебло.
28 ноября, вступив с 115-м полком на ночлег в Венсенский лес, Морис был
одушевлен непоколебимой верой. Там находились все три корпуса второй армии;
по слухам, они должны были соединиться на следующий день с Луарской армией в
Фонтенебло. Но сразу начались неудачи, обычные ошибки; внезапный разлив реки
помешал навести понтонный мост; несвоевременные приказы задержали
передвижение войск. В следующую ночь 115-й полк переправился через реку
одним из первых, и уже в десять часов, под страшным огнем, Морис вошел в
деревню Шампиньи. Он словно обезумел; винтовка жгла ему пальцы, хотя холод
был лютый. С той минуты, как он двинулся в путь, его единственным желанием
было идти все вперед и вперед, пока они не встретятся с войсками из
провинции. Но под Шампиньи и Бри армия наткнулась на стены парков Кейи и
Вилье, стены длиною в полкилометра, превращенные пруссаками в неприступные
крепости. Об эту преграду разбился мужественный натиск парижан. После этого
начались только колебания и отступления; 3-й корпус задержался, 1-й и 2-й,
вынужденные остановиться, два дня защищали Шампиньи, но должны были оставить
его 2 декабря ночью, после бесплодной победы. В ту ночь вся армия вернулась
на стоянку в Венсенский лес, побелевший от инея; у Мориса закоченели ноги,
и, бросившись на обледенелую землю, он заплакал.
О, печальные, мрачные дни после стольких напрасных усилий! Решительная
вылазка, к которой готовились так долго, неотразимый натиск, которым
надеялись освободить Париж, не удался, и через три дня генерал фон Мольтке
объявил, что Луарская армия разбита и снова оставила Орлеан. Кольцо
сомкнулось еще тесней; теперь уже нельзя было прорвать его. Но Париж,
казалось, черпал новые силы для сопротивления. Снова стал угрожать голод.
Уже с середины октября мясо начали выдавать по определенной норме. В декабре
ничего не осталось от больших стад баранов и волов, бродивших по Булонскому
лесу, постоянно поднимая пыль, и жители принялись резать лошадей. Запасы, а
впоследствии реквизиция зерна и муки могли обеспечить население хлебом на
четыре месяца. Когда истощилась мука, пришлось построить мельницы на
вокзалах. Не хватало и топлива; его берегли на помол зерна, выпечку хлеба,
изготовление оружия. Но Париж без газа, освещенный редкими керосиновыми
фонарями, Париж, дрожавший под ледяным покровом, Париж, получавший только
ограниченную норму темного хлеба и конины, все еще верил, твердил, что на
севере — генерал Федерб, на Луаре — Шанзи, на востоке — Бурбаки, как будто
неким чудом они могли победоносно подойти к стенам столицы. Перед булочными
и мясными люди, стоя под снегом в длинных очередях, еще радовались иногда
известиям о каких-то крупных воображаемых победах. После уныния при каждом
поражении упорно возрождался самообман, пламя веры вспыхивало еще сильней в
этой толпе, бредившей от голода и мук. Когда один солдат на площади Шато-д’О
заикнулся о необходимости сдаться, прохожие чуть не растерзали его.