Он был такой жовиальный, любитель выпить и закусить, и вдруг —
святой старец, к которому едут издалека за молением и помощью.
Моление Николасу, конечно, не повредило бы, но лучше все же было бы
получить помощь. В прежние времена, когда Сысой еще не был Сысоем, вряд ли
бы он стал молиться, но уж помог бы наверняка…
x x x
Ровно в половине третьего, ужасно волнуясь, Фандорин поднялся на
крылечко «пещеры» — славного, аккуратного домика с белыми занавесками на
окнах.
Оказалось, рано. Давешняя пара, которой было назначено придти в два,
еще дожидалась своей очереди — сидела в прихожей, а из открытой двери кельи
доносился негромкий, хорошо знакомый Николасу голос с легким кавказским
акцентом.
— …Как «зачем»? — удивленно спросил голос. — Так-таки не знаешь,
зачем на свете живешь? Смешная какая!
Дама держала свою норковую шубку на коленях, нервно мяла кружевной
платочек с монограммой. Фандорину кивнула, как знакомому, и шепнула:
— Задерживаемся. Женщина, которая перед нами, никак не уйдет.
— Тес, — шикнул на нее муж, прислушиваясь к разговору в келье.
Выражение лица у него было насмешливо-удивленное, но скорее все-таки
удивленное, чем насмешливое.
— Не знаю, отче, — подтвердил унылый голос, женский. — Зачем родилась,
зачем столько лет ела, спала, работала? Зачем замуж вышла, зачем четверых
детей нарожала? Кому они нужны, кому я нужна? Я что к вам пришла-то. Мысль
одна покоя не дает. Я в семь лет туберкулезом заболела. Все думали — помру.
Но врачи попались хорошие, выжила. А теперь думаю: зачем выжила-то? Если б
тогда умерла, всем лучше бы было, и мне первой. Никакой во мне искры нету,
никакого таланта. Никогда не было ни мне от жизни радости, ни ей от меня…
— Это правильно, — охотно согласился старец. — Битый час с тобой толкую
и вижу, что женщина ты нудная и глупая. Все ноешь, ноешь — у меня аж зуб под
коронкой из-за тебя заболел. А все же жизнь свою ты не напрасно прожила.
Паломница вяло протянула:
— Это вы из доброты говорите, в утешение.
— Нет, раба Божья, я попусту воздух сотрясать не привык, не такой у
меня бэкграунд.
— Что не такой?
— Биография не такая, чтоб языком болтать, поняла? Как же ты зря жизнь
прожила, если четырех детей в мир привела? Знаешь, что такое ребенок,
глупая? Это тебе лишний шанс свою жизнь оправдать. Выигрышный лотерейный
билет. Пускай у тебя жизнь не задалась, пускай ты самое что ни на есть
пустое существо, но если ты родила ребенка, все меняется. Поняла?
— Нет, отче, не поняла.
— Фу, дура какая! — загорячился Сысой. — Я тебе русским языком толкую:
лотерейный билет, поняла? Может, для того тебя Господь от туберкулеза и
спасал, чтобы ты ребенка родила — такого необыкновенного, какого прежде еще
не бывало.
Может, от твоего ребенка весь Божий мир лучше станет! А у тебя
лотерейных билетов целых четыре, и на каждый ты можешь Грин-карту выиграть —
да не в какую-то там Америку, а в рай!
— За детей-то? — усомнилась паломница. — Да мой старший в тюрьме сидит,
по третьему разу. Сашка, второй, учиться не захотел, в армии сейчас. Дурень
дурнем. А дочки-близняшки, Олька и Ирка? Тринадцать лет, а уж размалеванные
ходят, по подвалам шляются. Глаза б мои на них на всех не смотрели.
Старец засмеялся:
— Что размалеванные — ничего. Это им любви хочется. Что тут плохого? И
что Сашка твой дурень, тоже ничего. Может, поумнеет еще, да и не в уме
главное. И на старшем крест не ставь. У Господа Бога чудес Много, иному
человеку и в тюрьме свет засияет. Ты вот что, Наталья Волосюк, ты ко мне
приходи через десять лет. Расскажешь, как у твоих детей все сложится. Тогда
и о смысле жизни поговорим. Запиши ее, Кеша, на 15 ноября 2011 года.
Раздалось быстрое щелканье клавиш, и Фандорин, не поверив ушам,
заглянул в открытую дверь. Неужто компьютер?
Так и есть: в углу кельи стрекотал на клавиатуре молодой парень в
черной рясе. Старец и ею собеседница сидели у стола, между ними мигал
красным огонечком диктофон. На женщину Ника толком и не взглянул — его
интересовал старец. Компаньон отпустил пышную получерную-полуседую бороду,
вместо итальянского костюма на нем была черная хламида, но этим метаморфоза,
пожалуй, и исчерпывалась. Обильная плоть былого чревоугодника нисколько не
иссохла — поди все те же 125 килограммов, да и живые черные глаза блестели
точно так же.
— Ва, Николай Александрович! — воскликнул старец, не удивленно, а
обрадованно. — Какой молодец! Я за вас, безбожника, молился, а что приедете
— и не надеялся.
— Так я через десять лет зайду, отче? — спросила паломница, поднимаясь.
Нагнувшись, чмокнула отшельника в мясистую руку и ретировалась.
— Ты знаешь, кто это, Иннокентий? — обратился старец к своему
помощнику. — Это человек, который однажды дал мне правильный совет, после
чего я сделал первый шаг в правильном направлении. Дорога в десять тысяч ли
начинается с одного шага — это в Китае так говорят. Знаешь, что такое «ли»?
— Знаю, отче, — ответил ровным голосом очкастый Иннокентий. — Мера
длины, равная четырем километрам.
— Всего получается сорок тысяч километров, то есть длина экватора, а
стало быть что? Правильно, бесконечность, — назидательно сказал Сысой. — Вот
какой бесценный совет дал мне мой друг Николай Александрович Фандорин.
Келейник бросил на Нику благоговейный взгляд и низко поклонился.
Момент был идеальный для того, чтобы завести разговор о деле, но тут в
дверь заглянул седовласый скептик.
— Минуточку! Почему этот милиционер пролез без очереди?
Пришлось выйти. Оно и к лучшему: Николас был записан последним перед
обеденным перерывом, так что обойдется без посторонних ушей.