Начирикал, поди, тебе
воробьишка, о чем не следовало…
— Нет! — крикнул Митя. — Я ни слова!
— А все же так, шишки моченые, верней выйдет. Пойдем, Аника-воин,
пыряться. Где шпагу возьмешь?
— Одолжу у господина партионного начальника. — Данила указал на
гатчинского офицера, наблюдавшего за ссорой с чрезвычайным интересом. —
Поручик, вы окажете мне эту любезность?
— С великим удовольствием, — немедленно откликнулся тот, и видно было,
что не соврал — глаза так и заблестели. — Дворянин дворянину! В деле чести!
Всегда! Могу и секундантом быть. А вторым… — Он оглянулся на своих солдат.
— Ну вот хоть капрал Люхин. Он служака исправный и грамоте знает.
— По мне хоть кто. — Пикин уже скинул плащ и шляпу. — Условие одно:
бьемся до смерти. Посему господ секундантов прошу не соваться, не разнимать,
а кто полезет — уши отстригу. Ясно?
Поручик с готовностью пообещал, что лезть ни в коем случае не станет, а
капрал Люхин даже встал навытяжку, из чего следовало заключить, что он без
приказа и не шелохнется.
— Ну и орудие у вас, — вздохнул Фондорин, разглядывая шпажонку
гатчинца. — Только на вахт-параде салютовать. Ладно, делать нечего.
Приступим, пожалуй?
Они встали друг напротив друга: Данила в одной рубашке, Пикин же
раздеваться поленился — очевидно, не сомневался, что и так легко совладает с
противником.
Телеги и пойманных рекрутов поручик велел убрать на края площади, чтобы
не мешали поединку. Он и капрал встали шагах в десяти, прочие зрители
боязливо жались на отдалении.
Более всего Мите хотелось зажмуриться или вовсе убежать, чтобы не
видеть, как Пикин зарежет Данилу. Но он заставил себя выйти вперед и
смотреть. От подлого гвардейца можно было ждать любой каверзы, на
щепетильность секундантов тоже рассчитывать не приходилось, но ведь он,
Митридат, не зря обучался фехтованию. Заметит от Пикина какую-нибудь пакость
— не спустит, закричит.
Взглянув на небрежно помахивающего оружием капитан-поручика, Фондорин
спросил:
— Я вижу, вы отдаете предпочтение женевской позитуре? А я придерживаюсь
мантованской школы, она из всех мне известных наилучшая.
И принял позу неописуемого изящества: одна нога согнута в колене и
выставлена вперед, другая вывернута носком в сторону, левая рука уперта в
бедро, правая воздела шпагу диагонально вверх.
— Ого! — хохотнул Пикин. — Бойкий старичок! Подагра не скрючит?
— Подагра происходит от неумеренности в потреблении вина и жирной пищи.
— Данила быстро переступил вперед-назад, пробуя, достаточно ли утоптан снег.
— Я же сторонник умеренности. И, прошу вас, перестаньте называть меня
стариком. Мне шестой десяток, а эти лета мудрецы древности почитали
возрастом мужской зрело.
..
Фраза осталась незаконченной, потому что Пикин вдруг сделал выпад. Это
было не вполне правильно, поскольку секундант еще не выкрикнул «En avant!»,
но в то же время не могло почитаться и явным нарушением артикула — ведь оба
противника уже стояли друг к другу лицом и с обнаженным оружием.
Тяжелый клинок ударился о неубедительную шпажонку Данилы и со звоном
отскочил, а Пикину пришлось отпрыгнуть, чтобы не получить удара в грудь.
Развивая успех, Фондорин мелко засеменил вперед. Его выставленная рука
шевелила одной только кистью, однако шпага перемещалась так стремительно,
что казалась подобием серебристого конуса.
— Шишки еловые! — Капитан-поручик отбежал назад, стал снимать кафтан. —
Кажется, будет интересно.
— Я вам говорю: в фехтовальной науке итальянцы продвинулись значительно
далее швейцарцев, — уверил Данила противника, дожидаясь, пока тот выдернет
руку из рукава.
Митя воспрял духом. Если лекарь изучал науку-фехтования столь же
усердно, как премудрость дубинного и кулачного боя, то берегись, Пикин.
Снова сшиблись, только теперь преображенной был осторожней: на рожон не
лез, пытался достать врага издали, пользуясь преимуществом в длине клинка. И
все же медленно, шаг за шагом отступал.
Через минуту-другую он уперся спиной в телегу, и Фондорин тут же
отошел, жестом приглашая гвардейца вернуться на середину. Пикин снял и
камзол, швырнул на солому. Схватились в третий раз.
Данила качнулся вбок, пропуская выпад капитан-поручика, а сам
перегнулся вперед и достал острием ключицу противника. Если б его клинок был
на вершок подлинней, тут бы поединку и конец, а так Пикин только шарахнулся
назад.
Сорвал и жилет. На белой рубашке расплывалось красное пятно. Что,
выкусил? Это тебе наука, а не душегубство!
— Куда, оголец? — ухватил Митю за кушак гатчинец. — Затопчут!
Оттащил от дуэлянтов подальше.
— Давай, Данила, круши его! — закричал Митя, начисто позабыв об
артикуле.
Фондорин, видно, и сам решил, что хватит. Поднял кисть до уровня глаз,
а шпагу, наоборот, направил сверху вниз.
Выписывая в воздухе свистящие круги, стал апрошировать к преображенцу,
переступая все быстрей и быстрей.
Вдруг, при очередном скрещении клинков, раздался пронзительный звук,
словно лопнула струна — проклятая гатчинская спица переломилась!
Поручик жалобно охнул:
— Пятьдесят рублей!
Пикин немедленно перешел от обороны к наступлению — теперь Данила едва
успевал отбивать своим обломком мощные удары сверху.
— Остановить схватку! — заголосил Митя. — Не по правилам!
И партионный начальник тоже вступился:
— Господин гвардии капитан-поручик, остановитесь! Вы его убьете, а кто
за шпагу заплатит?
— Прочь! — взревел преображенец.