Темные
очки поползли вниз по обильно кровоточащему носу. Утконос застонал и
приподнялся на локте.
Ожили и вышибалы: один убежал в клуб, второй кричал что-то в рацию.
— Брось ты эту дрянь! — в ужасе возопил Николас, увидев, что Валя
подняла пистолет и с любопытством его разглядывает. Бежим, пока они не
очухались!
Схватил секретаршу за руку, уволок в темноту.
— Ты с ума сошла! — задыхаясь, выкрикивал Фандорин. — Ты хоть
понимаешь… что ты… натворила? Теперь точно убьют! И меня, И тебя!
Господи, где тут метро?
Где-то рядом была станция — эта, как ее, «Охотный ряд». Он твердо знал
это, но от потрясения совершенно потерял ориентацию и заметался по
перекрестку, беспомощно повторяя:
— Где «Охотный ряд»? Где же «Охотный ряд»?
Глава десятая. ЛЕКАРЬ ПОНЕВОЛЕ
А охотничий домик где? — спохватился Митя, пригорюнившийся от печальных
раздумий. Он уже давно не бежал, а шел, потому что не хватало дыхания,
вырубки же все не было и не было. Тропинка, и поначалу-то не шибко торная,
сделалась совсем узкой.
Если приглядеться, человеческих следов на ней не наблюдалось вовсе, а
лишь кружковатые, с когтями, причем неприятно большие.
День почти совсем померк, и кусты с деревьями сомкнулись тесней.
Заблудился, понял Митридат. И еще понял, что здесь, в зимней чаще,
прочитанные книги и мудрые максимы не помогут. Глупей всего, что вдруг
вспомнилась песенка, которой мучила глупая нянька в первые, молчаливые годы
Митиной жизни: «Придет серенький волчок и ухватит за бочок». Так и увидел
наяву, как за тем вон кустом вспыхивают два фосфоресцических огонька, а
потом на тропинку бесшумной тенью выскакивает и сам Canis lupus, столь
распространенный на русской равнине, подпрыгивает на своих пружинных лапах и
впивается острыми зубами прямо в бок.
Куст взял и вправду шевельнулся. Ойкнув, Митя шарахнулся в сторону,
потерял эквилибриум и упал. Никакой это был не волк, а большая птица. Видно,
сама напугалась — заполоскала серыми крыльями, вспорхнула кверху, заухала.
Нога! Ой, больно!
Потерпел немножко, снегу пожевал, вроде полегче стало. Но когда
попробовал встать, закричал в голос. Ступить на ногу не было никакой
возможности.
Сломал, не иначе.
Кое-как дополз до ближайшего дерева, сел спиной к стволу.
Это что же теперь будет, а?
Вот когда следовало испугаться — не по-младенчески, серого волчка, а
по-настоящему, по-взрослому, ибо скорое окончание собственной жизни
обрисовалось перед Митиным рассудком во всей строгой и логической
очевидности: идти невозможно, надвигается ночь, и если не загрызет волк или
рысь, все одно часа через два замерзнешь насмерть.
Но, может, оттого, что смертная погибель выглядела такой неминучей,
страха Митя не ощутил. Скорей для очистки совести, нежели для проверки,
попробовал подняться еще раз, убедился, что ни идти, ни даже стоять не
может. Подумал — не поползти ли назад? Отверг. Больно долго бежал, а потом
шел, столько не проползешь. Да и к чему? Ну, выберешься к тракту, так в
темное время по нему все равно никто не ездит. Замерзнешь на обочине.
Единственное утешение, что не лисы с воронами сожрут, а подберут люди и
похоронят. Что Мите, жалко для лис и воронов своего мертвого мяса? Пускай
едят. А чем попусту пресмыкаться, последние силы тратить, не лучше ль на
манер римского мудреца Сенеки или премудрого Сократеса подготовиться к
разгадке земного бытия с достоинством? Смерть от холода, описывают,
нисколько не мучительна. Станет клонить в сон, и уснешь, и боле не
проснешься.
Вот когда мудрые книги-то пригодились. Жизнь себе с их помощью, может,
и не спасешь, зато умирать легче.
И Митя повернулся на спину, стал умирать — вдыхать лесной воздух,
подводить итог. Лежать было мягко, удобно и пока что, с разогрева,
нехолодно, а мысли текли плавно и даже не без некоей приятности.
Что ж, прожил Митридат-Дмитрий Карпов на земном яблоке недолго, семь
лет без одного месяца. Но все же дольше, чем большинство нарождающихся на
свет человеков, из коих каждый третий помирает в первую неделю, а каждый
второй в первые два года младенчества. Выходит, Митя против большинства еще
и счастливец. Опять же, прошел свой путь не в сумраке пробуждающегося
рассудка, а при ярком свете полного разума, что и вовсе удача почти
неслыханная. Столько узнал, столько для себя открыл, столько передумал,
постиг законы природоустройства. Когда понимаешь сии естественные
установления, то и страшиться особенно нечего. Вначале, согласно законам
физики, текущие по твоим жилам жизненные ликвиды под воздействием низкой
температуры остановят свой ток, что разлучит душевную субстанцию с телом.
Потом в действие вступят законы химии, и организм, прежде именовавшийся
Митей, начнет разлагаться на элементы. Но, вероятно, еще прежде того проявят
себя законы биологии, приняв вид зубов и клювов лесной живности.
По насту неслась легкая пороша, понемногу присыпала валенки и тулупец.
Митя сначала стряхивал, после бросил. Зачем?
Начали стынуть ноги, а некоторое время спустя вроде бы и перестали.
Мысли утратили четкость, но от этого сделались еще приятнее, как бывает
перед погружением в сон. Было тихо-тихо, только поскрипывали ветки да
шуршала ленивая поземка. Митя поднял глаза.
В промежутке меж серыми кронами чернело небо. Что там, за ним? Вдруг
показалось, что, если получше всмотреться, непременно увидишь.