Нет, Ника, жена не годится.
Нужна дочурка. Вот на ком у Куцего точно крыша съехала.
— Пожалуйста, не называйте меня Никой, — болезненно морщась, попросил
он.
В салоне погас свет, и через несколько секунд донесся восторженный гул
— наверное, внесли торт со свечками.
— Как скажете, Николай Александрович. — Жанна вдруг сделалась
совершенно серьезной. — Если хотите — буду обращаться на «вы». Только
смотрите, не задурите в последнюю минуту. Мой клиент ведет очень большую
игру, в которой вы даже не пешка, а так, пылинка на шахматной доске. Дуну, и
вас не станет. Вместе с вашими болевыми точками.
Она помолчала, чтобы он вник. И Николас вник, опустил голову. Жанна
взяла его за локоть, стиснула. Хватка у нее была цепкая, совсем не женская.
— Теперь внимание. Сегодня, когда гости разъедутся, Куценко с женой
укатят в Москву. Завтра утром у них важная встреча. Прилетает его партнер,
председатель совета директоров фармацевтического концерна «Гроссбауэр».
Здесь останутся только двое охранников. Пойдем прогуляемся. Я вам кое-что
покажу.
Неспешным шагом она повела его по коридору налево, останавливаясь у
развешанных по стенам гравюр. Ничего подозрительного — обычная праздная
прогулка. Навстречу шел официант с подносом, уставленным бокалами с
шампанским. Жанна взяла один, пригубила. Николасу же было не до вина.
У двери, про которую он знал лишь то, что она ведет на служебную
лестницу (как-то не было повода заглянуть), Жанна задержалась. Вынула из
сумочки ключ, и через секунду они были уже с другой стороны.
— Так. Теперь наверх, — сказала она. Шагая через две ступеньки,
поднялась на третий этаж, без малейших колебаний повернула в один
коридорчик, потом в другой, который упирался в дверь с надписью
«Мониторная».
Жанна перешла на шепот:
— Ровно в половине шестого утра вы войдете вон в ту комнату. Держите
ключ. — В руку Николаса легла магнитная карточка. — Сейчас там сидит
охранник, но он уедет вместе с Куценко. Мониторы будут переключены из режима
наблюдения в режим автоматической сигнализации. Итак, входите, нажимаете на
пульте. третью кнопку слева в нижнем ряду. Потом тихонечко выходите и
возвращаетесь к себе. Вот и все, что от вас требуется. Запомнили?
— Половина шестого. Третья слева в нижнем ряду, — тоже шепотом повторил
он. — А что это за кнопка?
— Она отключает детекторы на одном участке стены. Совсем маленьком, но
мне хватит. И все, Николай Александрович, мы с вами будем в расчете. Живите
себе дальше, растите своих «зверят».
Они пошли обратно: впереди Жанна, сзади бледный Фандорин.
На лестнице он тихо спросил:
— Вы собираетесь похитить девочку? Что с ней будет?
— Ничего ужасного.
— Жанна подняла палец, приложила ухо к двери,
прислушалась. — Можно. Выходим.
Вот они уже снова шли по ковру. Остановились перед гравюрой с
изображением какой-то парусной баталии.
— Ничего с вашей ученицей не случится, — повторила Жанна. — Если,
конечно, Куцый не окажется монстром, для которого деньги важнее единственной
дочери.
— Нет, — покачал головой Ника, желая сказать, что не сможет выполнить
ее задание. Она удивленно посмотрела на него.
— Что «нет»? Вы думаете, что он недостаточно хороший отец? — И после
паузы добавила, с угрозой. — Или это вы недостаточно хороший отец?
— Не считайте меня идиотом. Как только я исчерпаю свою полезность, вы
меня убьете.
Его слова почему-то снова привели ее в легкомысленное настроение.
— Ну и что? — прыснула она. — Зато ваши дети останутся живы. — И тут уж
прямо зашлась в смехе. — А может, еще и не стану вас убивать. Зачем? Разве
вы мне опасны? Только знаете что, на вашем месте я бы убралась куда-нибудь
подальше. Знаете, какие они, чадолюбивые отцы? Если Куцый раскопает, как все
произошло, он вам сделает хирургическую операцию. Без наркоза. Отсмеявшись,
Жанна сказала:
— Все, пойду, а то Олежек взревнует. Пока, папаша.
И удалилась, грациозно покачивая бедрами.
Николас же прижался лбом к стеклу гравюры и стоял так до тех пор, пока
не услышал голоса — еще кому-то из гостей вздумалось полюбоваться старинными
картинками.
Это был еле переставляющий ноги старик со смутно знакомым лицом —
кажется, академик, чуть ли не нобелевский лауреат. Его поддерживала под руку
моложавая, ухоженная дама. Не иначе, еще одна пациентка Мирата Виленовича,
рассеянно подумал Фандорин, скользнув взглядом по ее гладкой коже,
вступавшей в некоторое противоречие с выцветшими от времени глазами.
Но заинтересовала его не женщина, а старик. На девяностолетнем лице,
покрытом возрастными пятнами, застыла несомненная гиппократова маска —
песочные часы жизни этого Мафусаила роняли последние крупицы. Через
считанные месяцы, а то и недели дряхлое сердце остановится. А все-таки он
меня переживет, подумал Николас и содрогнулся. В то, что Жанна отпустит
опасного свидетеля, он, конечно же, не поверил.
Но речь шла даже не о собственной жизни, с ней все было ясно. Главное,
что Алтын и детей оставят в покое. Зачем они Жанне?
Разве не за это ты хотел биться, когда рвался на эшафот, спросил себя
Фандорин. Радуйся, ты своего достиг. Твой маленький мир уцелеет, пускай и
без тебя.
Николас пошел к себе. Метался между четырех стен и думал, думал. Не о
том, что скоро умрет, это его сейчас почему-то совсем не занимало. Терзания
были по другому поводу — схоластическому, для двадцать первого века просто
нелепому.
Что хуже: спасти тех, кого любить, погубив при этом собственную душу,
или же спасти свою душу ценой смерти жены и детей? В сущности, спор между
большим и маленьким миром сводился именно к этому.