Женатый мужик первые три года мне вовсе ничего не
платит, даже, наоборот, на обзаведение получает. Зато потом и возвращает
сторицей. Данила заметил:
— Это, конечно, превосходно у тебя устроено. Да только возможно ль
воспитать в человеке достоинство, если такого хозяина всегда посечь можно?
— Не всегда, не по моему произволу, а по установленному порядку, за
известные нарушения! — горячо возразил Любавин. — Для их же блага!
— А вот я, чем дольше на свете живу, тем более склоняюсь к убеждению,
что человеку, если он здоров, лучше дать возможность самому своим благом
озаботиться. Иначе выйдет, как у наследника в Гатчине. Слыхал? Он тоже своим
крестьянам благодетельствует, но они у него должны в немецких полосатых
чулках ходить, спать в ночных колпаках и чуть ли не волосы пудрить.
— Ну, с чулками это, пожалуй, чересчур, — засмеялся Мирон Антиохович, —
однако у меня на цесаревича большие надежды. Он знает, что такое
несправедливость, а для государя это великая наука. Уже четверть века, со
дня совершеннолетия, он пребывает отстраненным от законного престола. И,
подобно любимому тобой некогда принцу Датскому, принужден бессильно
наблюдать за бесчинствами преступной и распутной матери. А ведь эта новая
Иезавель много хуже шакеспировской Гертруды. Та всего лишь совершила грех
кровосмесительства, эта же умертвила двух законных государей, Петра с
Иоанном, и не подпускает к короне третьего!
Здесь Любавин взглянул на детей и осекся. — Ладно, после об этом
потолкуем, а то у счастливых обитателей грядущего девятнадцатого столетия
уже ушки на макушке. Сейчас обедать, всенепременно обедать!
x x x
После обеда, сытного и вкусного, но очень простого, хозяин все же не
утерпел — повел гостей в коровник показывать свое революционное изобретение.
Оно являло собой сложнейший механизм для содержания скотины в телесной
чистоте. Дело в том, что коровы, отменно крупные и ленивые, у Любавина на
пастбище не ходили вовсе, а проводили всю свою коровью жизнь в узких
деревянных ячеях. Ели, спали, давали молоко и соединялись с быком, не
двигаясь с места. По уверению Мирона Антиоховича, мясо и молоко от этого
обретали необычайную вкусность и жирность. Теперь же неутомимый эконом
замыслил устройство, посредством которого навоз и урина ни на секунду не
задерживались бы в стойле, а попадали на особый поддон, чтобы оттуда быть
переправленными в отстойные ямы. Обычное отверстие в полу для этой цели не
годилось, так как глупое животное могло попасть в него ногой. Посему Любавин
разработал пружинную планку, нечувствительную к давлению копыта, однако
переворачивающуюся при падении на нее груза весом более трех унций.
— Соседские крестьяне моим коровам завидовать будут, ей-богу! Буренки у
меня и так содержатся много сытней, теплей, чище, а скоро вообще царевнами
заживут, — оживленно объяснял изобретатель, демонстрируя работу хитроумной
конструкции.
— Не будут, — сказал Данила. — Коровник, спору нет, заглядение, но
человеку одних лишь сытости, крова и устроенности бытия мало. Большинство
предпочтут голод, холод и грязь, только бы на свободе. Да и коровы твои
разбрелись бы кто куда, если б ты их стенками не запер.
— И были бы дуры! Пропали бы в одночасье. Кого б волки задрали, а
прочих крестьяне на мясо бы разворовали.
— Неужто твои мужики воруют? — удивился Фондорин. — Невзирая на
сытость? Любавин досадливо покривился:
— Мои-то нет, зачем им? У кого достаток и работы много, тому не до
воровства. Голодранцы из соседних деревень шастают, тащат что на глаза
попадет. После того как мои мужики конокрада до смерти забили, я у себя
милицию завел. Чистые гусары! Много лучше казенной полиции, уж можешь мне
поверить.
— Верю, — усмехнулся Данила, — Однако в чем незаконченность твоего
навозного клапана?
Любавин встал на четвереньки, оттянул пружину.
— Да вот, видишь? У меня тут насосец, доску водой споласкивать.
Включается качанием планки, но не успевает ее дочиста вымыть — пружина
захлопывается. Митя сказал:
— А если вот сюда пружинный замедлитель?
Все же девятилетним мальчиком быть гораздо вольготнее, чем шестилетком!
Можно предложить разумное техническое усовершенствование, и никто особенно
не удивится.
— Толковый у тебя сынок! — воскликнул Мирон Антиохович. — Ну-ка, Фома,
беги в слесарную за инструментами. Попробуем!
x x x
Провозились в коровнике дотемна. Перепачкались в пыли, да и в навозе
тоже, но своего добились: струя воды вымывала планку начисто.
Счастливый хозяин повел гостей в баню — отмываться.
Уж как Митю хвалил, как его сметливостью восхищался.
— Наградил тебя Бог сыном, Данила. За все твои мучения. — Любавин
показал пальцем на грудь Фондорина, и Митя, вглядевшись через густой пар,
увидел там белый змеистый шрам, и еще один на плече, а на боку багровый
рубец. — Ты его в офицеры не отдавай, пошли в Лондон. Пускай на инженера
выучится. Много пользы может принести, с этакой головой.
Он любовно потрепал Митю по волосам.
— Ты зачем сыну волоса дрянью мажешь? От сала и пудры только блохи да
вши. Это в тебе, Данила, бывый придворный проступает. Стыдись! К естеству
нужно стремиться, к природности. А ну, Самсоша, поди сюда.
Схватил, неуемный, Митю за шею, лицом в шайку сунул и давай голову
мылить. Сам приговаривает:
— Вот так, вот так. Еще бы коротко обстричь, совсем ладно будет.
— Ой, пустите! — запищал Митя, которому в глаз попало мыло, но все
только засмеялись.
Сильные пальцы, впрочем, тут же разжались.