— Тут, сладенький мой, самой бы
игрушкой не стать. — И прибавила уж не Мите, а себе. — Ничего, Платон
Александрович, милости прошу. Пожалуйте, гостьюшка дорогой. Птичка улетела.
И шпионам вашим невдомек, куда.
Так-так. Из сей реплики можно было заключить, что светлейший князь и
без Митридата нашел средство сообщить предмету обожания о своем плане
явиться к ней нынче же ночью вопреки любым стенам и замкам. Вот Хавронская и
решила бежать прямо с маскарада, даже не заехала домой, где у Фаворита
наверняка подкупленные соглядатаи.
— Ничего. — Павлина Аникитишна усадила Митю рядом, обняла за плечо. —
Покатимся с тобой, как Колобок. Через поля, через леса. Никто нас не
догонит. Знаешь сказку про Колобка? Нет? Ну, слушай.
Что ж, от такой богини можно было и повесть про Колобка стерпеть.
x x x
Мчали без остановки полночи, до самой Любани. Митя послушал и про
Колобка, и про Серого Волка, и про Бову-королевича. Под ласковый, неспешный
голос рассказчицы отлично размышлялось. О превратностях судьбы и о том,
насколько женщины лучше мужчин.
Голову он положил на мягкие графинины колени, шелковые пальцы
перебирали ему волосы. Подумалось с отрадным злорадством: князь Pуров, поди,
тоже хотел бы этак понежиться, никаких денег бы не пожалел, а только кукиш
ему, хоть он и всемогущий Фаворит.
На почтовой станции в дворянский нумер осовевшего Митю снес на руках
лакей Левонтий. Потом Левонтий с другим лакеем, Фомой, и кучером Тоуко пошли
отогреваться водкой, а Митя помог графине раздеться (горничной-то у нее не
было). Она его тоже раздела, и они, крепко обнявшись, проспали до рассвета
на скрипучей кровати. Хоть ложе было жестким, а минувший день ужасным. сон
Митридату приснился хороший, про Золотой Век. Будто бы наука овладела
искусством сотворения полноценного гомункула и надобность в грубой половине
человечества отпала. Мужчины все повывелись, и по зеленым лугам бродят
украшенные венками женщины и девы в белых хитонах. Нет более ни войн, ни
разбоя, ни мордобития. К женщинам ластятся лани и жирафы, ибо никто на диких
зверей не охотится, а коровы смотрят без грусти, потому что никто их в
бойнях не режет. Известно ведь, что женщины не большие любительницы мяса, им
милей овощи, травы, плоды.
Утром Павлина усадила Митю на малый чугунок и сама присела рядом, на
чугунок побольше. Залившись краской, Митридат отвернулся и от смущения не
смог откликнуться на зов природы. Графиня же звонко журчала, одновременно
успевая вычесывать из волос остатние кувшинки, глядеться в зеркальце и
приговаривать:
— Ничего, ничего, утро вечера мудреней. Что ночью страх, то утром прах.
Ой, бледна-то, бледна! Ужас!
И ничего она была не бледна, свежей свежего. Просто свет из окна лился
еще ранний, серый.
Настроение у Павлины нынче было не в пример лучше вчерашнего.
Одевая
Митю, она напевала по-французски, щекотала его за бока, смеялась. Но потом,
когда он чесал ей волосы и помогал уложить их в обильный пук, графиня вдруг
петь перестала, и он увидел в зеркале, что глаза у нее мокрые и часто-часто
мигают. Что случилось? Про Зурова вспомнила?
Нет, не то.
Хавронская порывисто обернулась, обхватила Митю, прижала к груди.
Всхлипнула:
— Пять годочков. У меня мог бы быть такой сыночка…
И давай носом шмыгать. Удивительные все-таки существа женщины!
Перед тем как ехать дальше, отправились в лавку для путешествующих,
экипироваться. Себе Павлина купила только полдюжины сорочек и бутылочку
кельнской воды, а Митю утеплила как следует: и тулупчик, и валенки, и
собачьи варежки. На голову ему достался девчонский пуховый платок. Митя как
мог являл протест на своем скудном младенческом наречии, хотел баранью
шапку, но графиня была непреклонна. Сказала: «В этой шапке мильон блох.
Потерпи, солнышко. В Москве я тебя как куколку одену».
Нарядила и слуг. Кроме теплой одежды купила им оружие от разбойников:
Левонтию и Фоме по сабле, чухонцу-кучеру ружье. Понравился ей английский
дорожный пистолет — маленький, с инкрустированной рукояткой, тоже купила.
— Ну вот, — сказала, — Митюнечка; Видишь, какие мы с тобой вояки?
Теперь нам никто не страшен.
Отдохнувшая шестерка лошадей дружно затопотала по подмерзшей за ночь
дороге, и дормез, попыхивая дымом из трубы, покатил на юго-восток.
Позавтракали на ходу, пирожками и подогретым на печке молоком. Мите все
не давали покоя утренние слезы его прекрасной покровительницы. Помнится,
государыня сказала ей: «Пять лет вдовствуешь». Что же случилось с ее
супругом и что он был такое?
— Пася, — осторожно начал Митридат (это она так велела ее называть —
просто «Паша», по-детскому выходило «Пася»), — а де твой дядя?
В смысле, где твой муж. Но она поняла не так.
— Мой дядя в Москве, он там губернатор. Губернатор — это такой
важный-преважный человек, которого все-все должны слушаться.
Ладно, попробуем в лоб.
— Пася, а у тебя муз есть? Спросил и перепугался. Не слишком ли для
пятилетнего недоумка?
Ничего, она только засмеялась.
— Ух, какой галант. Жениться на мне хочешь? Вот вырастешь, поженимся. —
И погрустнела. — Как раз и я к тому времени сердцем оттаю.
Тут она замолчала и молчала долго, глядя в окошко на белые поля и
черные деревья. Митя решил не донимать ее расспросами, даже успел задуматься
о другом. Что если на зимнее время тракт между Москвой и Петербургом водой
заливать? Ну, пускай не весь, а только по краю. Тогда кто захочет, сможет
путешествовать на коньках с замечательной скоростью, простотой и дешевизной.
Грузы же — те везти по-обычному, на лошадях.