Нужно взять себя в руки, успокоиться. Не дай боже, чтобы нанимательница
уловила в его голосе или мимике искательность — тогда все, провал.
— Опустите стекло, — сказал механический голос из динамика.
Опустил, раздвинул губы в равнодушной улыбке.
— Въезжайте, господин Фандорин. Стоянка для гостей справа от клумбы.
Ворота бесшумно раздвинулись. Въехал. А дом-то был не новодельный, как
показалось Фандорину издали. Самый что ни на есть настоящий русский
классицизм. Если приглядеться, то сквозь позднейшие перестройки и
перелицовки в фасаде и колоннах проглядывало восемнадцатое столетие. Жаль
только, нынешние нувориши еще не научились понимать красоту обветшалости —
очень уж все свежекрашенное, прилизанное. Ничего, научатся. Богатству, как
бронзе, нужно время, чтобы покрыться благородной патиной.
Николас нарочно заставил горничную (до смешного кинематографичную — в
фартучке и даже с кружевной наколкой) немножко подождать, пока со
скептическим видом разглядывал потолок в прихожей: облака, упитанные
амурчики, Аполлон на колеснице — ерунда, бескрылая стилизация под рококо.
Неопределенно покачал головой. Мол, не решил еще, согласится ли работать в
доме, где хозяева столь невзыскательны к интерьеру.
В гостиную вошел с видом снисходительный и чуть-чуть настороженным:
художник Маковский, картина «Посещение бедных». А сам диктовал сердцу ритм
биения: не тук-тук-тук-тук, а тук… тук… тук… тук. Сердце изо всех сил
старалось, но получалось у него плохо.
Только все это было зря — и напускная величавость, и насилие над
адреналиновым балансом. Хозяйку интересовал только один вопрос: правда ли,
что Николас настоящий баронет. (А Мадам Куценко оказалась женщиной молодой и
неправдоподобно красивой. Все в ее лице было идеальным: кожа, рисунок губ,
изящный носик, форма глаз. Николас попытался мысленно хоть к чему-то
придраться, но не сумел — Инга Сергеевна являла собой само совершенство. Ей
бы легкое косоглазие, или чуть оттопыренные уши, или рот пошире — одним
словом, хоть какой-то дефект — и была бы неотразима, подумал Фандорин. А так
вылитая кукла Барби, свежезамороженная клубника.
— People at the agency told me that you have a hereditary title. Is it
true?{Мне сказали в агентстве, что у вас наследственный титул. Это правда?
(англ.)} — спросила хозяйка, произнося английские слова старательно, но не
очень чисто.
— I am afraid, yes, — по-аристократически скромно улыбнулся соискатель,
да еще слегка развел руками, как бы извиняясь за это обстоятельство своей
биографии. — Nobody is perfect{Боюсь, что да. У всех есть свои недостатки
(англ.)}. Правда, баронетство наше недавнее, первым баронетом Фандориным
стал мой отец.
— Для британца вы слишком хорошо говорите по-русски, — забеспокоилась
госпожа Куценко. — И потом.
— И потом… — Она замялась, но все-таки спросила. —
Скажите, а как человек может ну… подтвердить, что он действительно имеет
титул? Что, прямо в паспорта пишут: лорд такой-то или баронет такой-то?
— Зачем в паспорте? Выдается грамота, подписанная монархом. Хотите,
покажу, как это выглядит? Она у меня с собой. Там собственноручная подпись
королевы Елизаветы.
Фандорин сделал знак горничной, чтобы принесла из прихожей саквояж, а
сам подивился Жанниной предусмотрительности. Вместе с ключами от машины,
водительскими правами и телефоном он получил отцовский баронетский патент,
который должен был храниться дома, в шкафчике, рядом с прочими родовыми
реликвиями. Выводов отсюда проистекало как минимум два. Первый: оказывается,
помощники Жанны умеют проникать в чужие квартиры и производить там обыск, не
учиняя погрома и вообще не оставляя каких бы то ни было следов. И второй
вывод, еще более пугающий: Алтын и дети от подобных вторжений абсолютно
ничем не защищены. Именно это Жанна, должно быть, и хотела ему лишний раз
продемонстрировать.
Пока Инга Сергеевна с любопытством разглядывала геральдических зверей
на грамоте, Николас для пущего эффекта прибавил:
— Как видите, нашему баронетству нет и тридцати лет, но вообще род
Фандориных очень древний, еще от крестоносцев.
Хозяйка смущенно попросила:
— Можно я сделаю ксерокопию? Нет, нет, не для проверки, что вы! —
Блеснув голливудской улыбкой, призналась. — Хочу подругам показать, а то не
поверят. Знаете, я ведь тоже из дворянского рода. Мой прадед, Серафим
Пименович Конюхов, при царе Александре Третьем получил личное дворянство.
Вот он, видите? Я по старой фотографии заказала.
Посреди стены, на самом почетном месте, висел сияющий лаком портрет
чиновника, судя по выпученным глазам и носу картошкой, а в особенности по
имени-отчеству, выслужившегося из поповских детей. Николасу стало стыдно,
что он расхвастался своими крестоносцами, однако Инга взирала на своего
предка с гордостью. Наверное, полагала, что личное дворянство — это какая-то
особенно почетная разновидность аристократии, с личным шофером и личной
охраной.
А дальше разговор перешел в аспект практический: сколько гувернер будет
получать, где жить, с кем питаться. Из этого Николай понял, что пропуск на
эшафот он себе благополучно добыл, и внутреннее напряжение немного ослабло.
— Наша Мирочка — девочка необыкновенная, вы сами увидите, — стала
рассказывать хозяйка про ученицу. — В чем-то она гораздо взрослее своих
сверстниц, а в чем-то, наоборот, сущий ребенок.
Могу себе вообразить, кисло подумал Фандорин, представив себе, что за
чадо могло взрасти в этом кукольном доме за глухой стеной, сплошь утыканной
видеокамерами. Что было, действительно, необычным, так это имя. Во внешности
Инги Сергеевны ничего семитского не было. Быть может, господин Куценко?
— Девочку зовут Мирра? — переспросил Николас.