Привели пленных на эту поляну расстреливать. Вдруг офицер ихний, самый
главный эсэсовец, задрожал весь, руками перед собой замахал, будто увидел
нечто. Командует своим по-немецки: «Кругом, марширен отсюда!» И ушли
каратели, а партизан живых оставили. Мне один человек рассказывал, что
старец Сысой — один из тех самых партизан.
— Что вы, мужчина, выдумываете? — вступила в беседу постного вида
девушка в таком же, как у забывчивой дамы, черном платке. — Вы старца-то
хоть видели? Ему лет пятьдесят, никак не больше. А партизанам вашим было бы
уж все восемьдесят.
Старичок снисходительно улыбнулся.
— Э-э, милая моя, небольшая, я вижу, в вас вера-то. — И перешел на
таинственный шепот. — В восемьдесят лет на пятьдесят выглядеть — это еще не
штука. А я вам вот что скажу: старец Сысой и есть Даниил-праведник. В войну
партизаном представился, чтоб святая поляна смертоубийством не осквернилась.
А ныне вернулся сюда в облике отшельника, потому времена теперь такие, что
без праведников пропадем все. Спроста, что ли, по-вашему, именно здесь скит
построился?
— И ты хочешь, чтобы я верил в эти сказки Шехерезады? — тихо спросил
жену седовласый.
— Во что? — удивилась та. — Какие сказки? Мужчина растерянно заморгал
глазами.
— Зиночка, ну что ты. Сказки Шехерезады, «Тысяча и одна ночь». Али
баба, Аладдин. У нас на полке стоит, красивая — такая книга с золотым
обрезом. Помнишь?
— Да, — неуверенно ответила женщина. — Кажется, помню…
Очередь двигалась довольно быстро. В ворота вошла и постная девушка, и
старичок мистического уморасположения. Подошел черед состоятельной пары.
Выслушав, что нашептывает женщина, инок перелистнул амбарную книгу,
сказал:
— Сегодня, в два. Проходите в скит» вас разместят.
Выразительно постучав костяшками по крепкому косяку, владелец лимузина
спросил:
— Послушайте, человек божий, а что это вы от нас, недостойных, стенами
да запорами отгородились?
Женщина испуганно схватила своего неуемного супруга за рукав, однако
привратник на дерзкий вопрос не рассердился. Ответил, впрочем, непонятно:
— Это не мы от вас отгородились, а вы от нас. Следующий!
У Фандорина спросил:
— Вам что от старца нужно? Помощь или моление?
— Помощь, мне очень нужна помощь.
— Тогда… — Послушник снова перевернул страницу. — Послезавтра, в
четверть седьмого утра.
— Но почему так нескоро? — возмутился Николас. — Этих вон на сегодня
назначили!
Или у вас в скиту по одежке встречают, как в миру?
— У нас две очереди, на помощь и на моление. За молением мало кто
приходит, все больше за воспомоществованием, потому туда и очередь длиннее.
— Посмотрев на обтрепанные брюки паломника, все в катышках от ваты, инок
строго сказал.
— Посмотрев на обтрепанные брюки паломника, все в катышках от ваты, инок
строго сказал. — Только учтите, зряшно старец никому не помогает. И мне
наказал: «Халявщиков в шею». Старец деньгам счет знает, он а мирской жизни
банкиром был.
Фандорин удивился: выходит, патрон своих прежних занятий не скрывает и
не стыдится?
— Мне не денег надо. Мне бы просто с ним поговорить. Мы старые
знакомые, даже друзья. Скажите ему — Николай Фандорин пришел.
Привратник зевнул, перекрестил рот.
— Старцу теперь все друзья, что знакомые, что незнакомые… Если вы не
за денежным воспомоществованием, тогда запишу в очередь на моление. Нынче в
два тридцать приходите. Следующий!
Устройство скита было такое: «пещера», где проживал сам старец,
братская изба, гостевой дом для паломников, поделенный на две половины,
мужскую и женскую, и хозяйственный блок с собственной мини-электростанцией.
Все постройки из гладко оструганных бревен, с крышами из жизнерадостной
зеленой черепицы. Ни церковки, ни часовни внутри ограды не было — только
икона Спасителя, да и та в необычном месте: прямо на сосне. Над иконой
остроугольный навес от дождя, по бокам защитные дощечки, отчего вся
конструкция смахивала на скворечник.
Загадка разъяснилась за трапезой, когда Фандорин с другими паломниками
ел постные щи с кашей (оба немудрящих блюда показались изголодавшемуся
магистру необыкновенно вкусными). Соседи по длинному дощатому столу
сообщили, что старец, оказывается, в монахи не постригался, да и в
священники не рукоположен. Приходящих не благословляет, потому что не имеет
такой власти, а просто молится вместе с ними, и это многим помогает. Один
желчный дядька, приехавший за молением из Петербурга, сказал, что церковное
начальство поначалу’ даже запрещало верующим ходить в лес к старцу и сменило
гнев на милость, лишь когда Сысой пожертвовал миллион на иконную фабрику.
Правда, несколько других паломников объявили эту информацию злостным
измышлением и клеветой, в результате чего в трапезной разразился небольшой
скандал, но скоро утих — настроение у присутствующих все же было
торжественное, благостное.
Слушать, как о компаньоне, которого Ника знал совсем с иной стороны,
говорят с замиранием голоса и благоговением, было удивительно. Неужто
бывает, чтобы человек до такой степени изменился? Это правда, что он уже
довольно давно стал увлекаться божественным и терять вкус к
предпринимательству. В последний год мирской жизни партнер вел полу
затворническое существование, они с Николасом совсем перестали встречаться.
Но дистанция между набожным бизнесменом и лесным отшельником слишком уж
велика.