— Мне сказывали, ты в колодец нырял? За
царевной-лягушкой? Ну, шишки-семечки, в рубашке ты родился. Таким в карты
везет.
Надо тебя обучить. То-то вдвоем всех чистить будем, а?
И заржал, душегуб. На роже ни тени, ни облачка, и от этого было всего
страшней. Митя взвизгнул, проскочил у сержанта под локтем, понесся со всех
ног неведомо куда.
x x x
Это только так говорится, что человек несется неведомо куда, на
самом-то деле всякий, даже с огромного перепугу, сразу соображает, куда ему
бежать спасаться. Знал про то и Митридат, даже сомнения не возникло.
Есть человек, для того и приставленный, чтобы беречь государыню и
пресекать заговоры против августейшей персоны. Человек известный — тайный
советник Маслов, начальник Секретной экспедиции. И давно следовало ужас
перед Еремеем Мстастазио преодолеть, во всем Прохору Ивановичу признаться.
Ужас, он только цепенит и воли лишает, а от погибели никогда и никого не
спасал. Что кролику трепетать, взирая на разинутую пасть удава? Ведь хищного
змея кроликово бездействие не отвратит от плотоядного замысла.
Проживал тайный советник близехонько от дворца, на Миллионной улице. В
гости к Прохор Иванычу по доброй воле никто не хаживал, но место его
обитания всему Петербургу было отлично известно. Это надо из бокового
подъезда выскочить, пробежать мимо полосатой караульной будки и нырнуть во
двор напротив. Там, в желтом казенном доме, бдит Секретная экспедиция, при
ней и квартира начальника.
Маслов выслушал всхлипывающего мальчика внимательнейшим образом, ни
разу не перебил, а только кивал да приговаривал:
«Так, та-ак», — и чем дальше, тем живей. Недоверия, которого Митя
больше всего страшился — мол, напридумывал малолеток небылиц, — Прохор
Иванович не явил вовсе, да и, судя по лицу, не очень-то рассказу удивился.
Скорее обрадовался.
Заходил по тесному, сплошь уставленному запертыми шкалами кабинету,
потирая сухие белые руки. Побормотал что-то под нос, покивал сам себе.
— Ты вот что, превосходный отрок, — говорит, — ты мне помоги матушку
спасти и злодеев изобличить, ладно? Тогда и я сумею тебя от тех же самых
извергов уберечь.
— Как же я могу вам помочь? — поразился Митя. — Я ведь маленький.
Тайный советник обнял его за плечо, усадил рядом с собою на диванчик,
заговорил тихо, душевно:
— Ты хоть и невелик, а разумней многих больших. Посуди сам: вот знаем
мы с тобой правду, только ведь этого мало. Не поверит нам матушка, потому
что тут замешана дражайшая ее сердцу персона.
— Мне-то, конечно, не поверит, — горячо сказал Митя. — Я для нее что,
кукла затейная, китайский болванчик. Но уж вам-то, своему охранителю!
Прохор Иванович подпер вислую щеку, пригорюнился.
— Увы. И мне, своему верному псу, тоже не поверит. Про кого другого —
да, но только не про ближних подручников свет-Платошеньки. Я ей и вправду
что пес: на чужих бреши, а своих не замай. Даже если сумею я в матушку
сомнение заронить, дальше-то что будет?
— Что?
— А то, что явится к матушке известная особа, много красивей лицом, чем
старый Прохор Маслов, запрется с ее величеством в спаленке и сыщет резоны,
после которых нас с тобой вышвырнут из Зимнего, как нашкодивших кутят. И
никто тогда не помешает нашему приятелю Еремею Умбертовичу довести свое
злонамеренье до конца.
— А может, не сумеет светлейший сыскать резонов? Я приметил, что ума он
несильного.
— Мал ты еще, — вздохнул тайный советник. — Матушка хоть и великая
царица, а тоже баба. И ум князю Платону на том ристалище вовсе не
понадобится.
— Что же делать? — пал духом Митя: — Неужто пропадать?
— Пропадать незачем. — Голос Маслова построжел. — Ты делай все в
точности, как я скажу, и складно выйдет.
— Если смогу… — дрогнул Митин голос. Неужто не избежать очной ставки
со страшным итальянцем? Как бы от мертвящего пламени черных глаз язык не
присох к гортани…
— Ничего, сможешь. Если жить хочешь. Прохор Иванович прищурил и без
того маленькие глазки, пожевал губами и от этого сделался еще больше похож
на старого, облезлого мопса.
— От светлейшего надо по ломтику отрезать, — молвил он тихо-претихо,
будто рассуждая вслух сам с собой. — Первый ломтик — капитан-поручик Пикин.
Через него доберемся до секретаря. А после прикинемся, что самого
светлейшего нам не надобно. Мол, заморочили ему, бедному, голову лихие
прихлебатели, а он, конечно, ни сном ни духом… Если будут у меня
доказательства твердые, то отопрется от итальянца Платон Александрович,
выдаст с потрохами, уж я-то его, голубя, знаю.
Тайный советник подумал еще, но теперь молча. Снова кивнул:
— Нужно от Пикина признание. С него и начнем, ибо из всех он — персона
наименее значительная.
— Не будет он себя оговаривать! — вскричал Митя. — Зачем ему?
— Не зачем, а почему, — назидательно сказал Маслов. — Причину, по
которой Андрейка Пикин мне всю правду скажет, я тебе сейчас покажу.
Пойдем-ка.
Из кабинета он повел своего маленького сообщника в другую комнату,
немногим просторней, однако обставленную с некоторой претензией на уютность:
у стены примостилась козетка, и даже с вышитыми подушечками, в углу висело
тускловатое зеркало, а подле стола с кокетливо гнутыми ножками стояли два
кресла — одно деревянное и неудобное, зато другое мягкое и покойное, похожее
на глубокую раковину.
— Тут у меня гостиная для приватных бесед с высокородными особами,
нуждающимися в отеческом вразумлении, — хитро улыбнулся Прохор Иванович, да
еще подмигнул.