Лежал, размышлял о том, как преобразовать правосудебное устройство,
чтобы судьи судили честно, властей не боялись и от истцов с ответчиками
подношений не брали. Задачка была не из простых, не для ночного ума, и Митя
сам не заметил, как задремал, но, видно, ненадолго и некрепко. Проснулся
оттого, что показалось, будто скрипнула дверь. Потом услыхал легкий шорох —
как бы рвется что-то. Похлопал глазами, пытаясь сообразить, что бы это могло
быть. На бронзовом круге люстры тускло мерцал отсвет заоконного фонаря.
Вдруг блик шевельнулся — сначала покачался, потом двинулся книзу, с каждым
мигом разрастаясь и ускоряясь. Не столько уразумев, сколько почувствовав,
что люстра падает, Митя выкатился из под одеяла на пол. Зашиб локоть, но,
если б промедлил еще пол-мгновения, упавшая махина оставила б от него кучку
фарша и переломанных костей. От удара у кровати подломились толстые ножки, а
ложе в середине треснуло пополам.
После, когда стали разбираться, выяснилось, что лопнули волокна
веревки, на которой опускают бронзовое чудище, чтоб зажигать свечи. Лакея,
который к светильникам приставлен, государыня сгоряча велела за небрежение
прижечь клеймом и сослать в Сибирь, но после сжалилась, приказала только
немножко посечь и отдать в солдаты.
Митя тогда не очень-то и напугался — отнес за счет дурного нрава
Дворца, от которого можно ожидать всякой каверзы. Но прошла еще неделя, и
дело предстало в совсем ином свете.
К тому времени экспедиции по изучению каменного исполина достигли
подвала, где находились кладовки и кухни. Провизия, равно как и ее
приготовление, Митридата не интересовали, но за винным погребом обнаружилось
любопытное местечко — старый, выложенный камнем колодец, очень возможно, что
оставшийся еще от прежней постройки. Раньше, пока не провели трубы, из него,
наверное, брали воду для кухонных надобностей, теперь же он стоял
заброшенный. Колодец был неглубокий, до воды не дальше полу сажени (земля-то
в Петербурге топкая, до почвенных вод всегда близко). С четырех сторон —
каменные ступеньки, чтоб поваренку сподручней наклониться, бадейкой на палке
зачерпнуть воды.
Раз колодец простаивал без пользы, Митя решил приспособить его для
химического опыта — выращивания кристаллов медного купороса. Место холодное,
без ненужных испарений. Спустил на веревках две стеклянные банки с
пересыщенным раствором, в одной обычная нитка, в другой шелковая. Раза по
три на дню бегал проверять — не появились ли кристаллы.
23 февраля, в пятницу, с утра, в первой банке начался процесс. На
суровой нитке явственно посверкивали синие крупицы. Ура!
Митя спустил банку обратно. Свесился, чтобы поднять вторую, но тут
чья-то сильная рука схватила его за фалду, другая подцепила за воротник и
швырнула головой вниз. Краем глаза он успел заметить зеленый рукав с красным
обшлагом, а в следующий миг плюхнулся в черную ледяную воду.
Краем глаза он успел заметить зеленый рукав с красным
обшлагом, а в следующий миг плюхнулся в черную ледяную воду.
Вынырнул в темноте, задыхаясь и отплевываясь. Стал барахтаться.
Пробовал кричать, и в каменном квадрате крик отдавался гулко, но на кухне
нипочем не услыхали бы — далеко, да и шумно там. Кабы не веревки, на которых
были подвешены склянки, в два счета пошел бы ко дну, ибо, хоть Митя и
превзошел математическую науку, понял строение материи и изрядно знал по
философии, плавать не умел — недосуг было научиться.
Да и веревки, в которые он намертво вцепился, спасли бы его ненадолго.
Через минуту-другую пальцы закоченели, стали разжиматься. Счастье великое,
что вице-кох за вином шел и писк из колодца услыхал, иначе непременно
опечалил бы Митридат Карпов родителей и матушку-государыню.
Вице кох мальчонку вытащил, первым делом надавал подзатыльников — не
лезь куда не ведено, — а после дал хлебнуть вина, раздел, шерстяной варежкой
натер и в два фартука укутал. Митя на несправедливые подзатыльники и ругань
не обиделся. Поцеловал драчуну за спасение руку, объяснять ничего не стал.
Потом, укутанный уже не в фартуки, а в медвежье одеяло, лежал у себя в
спальне, производил умственный анализ случившегося.
Тут уж на злобность дворца грешить не приходилось, налицо был
человеческий умысел. Кто то хотел истребить государынина воспитанника и
только чудом не преуспел в своем намерении.
А мудреного анализа и не понадобилось.
У кого зеленый с красным мундир? У Преображенского полка.
Митя дернул за звонок, велел камер-лакею узнать, какой сегодня караул
во дворце. Оказалось, точно, Преображенский. Командир — капитан-поручик
Пикин. Как Митя это имя услыхал, снова его затрясло, но уже не от холода.
Стал дальше размышлять, вспомнил и Про упавшую люстру.
Наскоро оделся — сам, без камердинера. Прокрался в кордегардию, где
журнал караульных дежурств. Подождал у двери, пока сержант отправится посты
проверять, и заскочил внутрь. Кто неделю назад, 16 февраля, тоже в пятницу,
дежурил? Так и есть: капитан-поручик Андрей Пикин. Зря, выходит, лакея в
солдаты отдали. Да и ночной скрип объяснился. Прокрался злодей в спальню,
подрезал ножиком или еще чем волоконца на веревке, да и был таков, а
остальное тяжесть люстры довершила.
Вон оно что! Не успокоился господин Метастазио, предприимчивый человек.
И не успокоится, пока не изведет со свету опасного свидетеля.
Видно, не в себе Митя был, не услышал приближающихся шагов, а когда
дверь открылась, бежать было поздно.
Вошли Пикин и сержант-преображенец, совсем еще юнец.
— Глядите, Бибиков, — весело сказал капитан-поручик, — какой у нас
гость. Сам Митридатус Премудрый. Ты что тут делаешь? Слыхал, чего с
любопытной Варварой приключилось? А? — Оглядел обмершего Митю своими
шальными глазищами.