Я, конечно, не
«херувимчик» и не «жемчужинка», как называет вашего сынка ее царское
величество, но, глядишь, и мне на радостях какая-никакая награда достанется.
— Прохор Иванович смиренно улыбнулся. — Кресточек ли, звездочка, а дороже бы
всего ласковое от матушки слово.
— Это вне всякого сомнения так! — горячо поддержал его Алексей
Воинович. — Благосклонное слово монарха — наилучшее вознаграждение для
благородного человека. Драгоценнейшая реликвия нашего семейства —
собственноручно начертанное высочайшее выражение признательности Митридату.
«Вечно признательна. Екатерина». Вот оно, я хранил его до твоего
возвращения. — Папенька благоговейно вынул из шкапчика пропись с царицыным
росчерком, подал сыну.
Митя повертел бумажку, сунул в карман. На стенку, что ли, повесить?
— Но и вещественные знаки августейшей милости тоже отрадны, — продолжил
папенька. — Душевно прошу передать мою нижайшую признательность ее
величеству за присланные с вашим превосходительством червонцы. Не деньги
дороги — августейшее внимание.
— Передам, передам. — Тайный советник благодушно кивнул, почесывая
голову под черным париком. — И вашу просьбу о дозволении состоять при сыне
тоже передам. Отчего бы нет? Где это видано — родителей с детьми разлучать.
Ничего, недолго князь Платону над человеческой природой и христианскими
установлениями глумиться. Уж можете мне верить. Имею на сей счет самые
верные сведения.
— Ужель? — обрадовался папенька и переглянулся с маменькой. — Ах, душа
моя, то-то было бы счастье!
Та ответила лучезарной улыбкой, подлила гостю чаю.
— А вот наш старшенький, — сказала она. — Поклонись, Эндимиоша,
господину тайному советнику. И брату тоже поклонись.
Папенькин камердинер Жорж как раз ввел в гостиную Эмбриона —
разбудили-таки ради Митиного возвращения.
Старший братец был причесан, наряжен во все лучшее, руки держал по
швам.
— Проси Митю, чтоб не забывал тебя, не оставлял своим попечением, —
велела ему маменька. — От него теперь будет зависеть твое счастье.
Эмбрион так и сделал. Поклонился чуть не в пояс, назвал «Дмитрием
Алексеевичем» и на «вы». Митя прислушался к своему сердцу — не шевельнется
ли братское чувство. Не шевельнулось.
Маслов зевнул, перекрестил рот.
— Охохонюшки. Однако время к полуночи. Спасибо, голубушка Аглая
Дмитриевна, за чай. Очень у вас вишневое варенье хорошо. Пойду бока
отлеживать. Уснуть не надеюсь — старческая бессонница. Так, поворочаюсь,
помну перину. Дозволит Господь — подремлю часок.
Дозволит Господь — подремлю часок. А завтра раненько сядем с
Митюшей в мои саночки, стегну лошадок и стрелой в Питер.
— Сами стегнете? — удивился Митя. Вспомнил заодно и некое иное
стегание, слегка покраснел. Будет об том казусе разговор в дороге иль нет?
— Сам, лапушка, сам. Люблю троечкой править, да чтоб с колокольцами, да
с посвистом. Я ведь не немец какой, русский человек, и из самых простых.
Батька мой лавчонку седельную держал, я же вот в тайные советники вышел. Но
корней своих не стыжусь. И, как иные парвенюшники, пышностью худородства не
прикрываю. Попросту люблю ездить, без холуев. Отлично прокатимся, Митрий,
вот увидишь. Тебе понравится.
Нет, Мите это совсем не понравилось.
— Что, и охраны у вас нет? — насторожился он.
Прохор Иванович засмеялся:
— Зачем охраннику охрана? Не бойся, со мною никто тебя не тронет.
— А разбойники? — спросил Митя, думая вовсе не про разбойников — про
Великого Мага и его рыцарей. — По лесам-то пошаливают.
He испугался тайный советник разбойников. Сказал:
— Ничего. Бог не выдаст, свинья не съест.
Вот какой легкомысленный.
С тем и разошлись по спальням. В гостиной только папенька с маменькой
остались — чтоб помечтать вдвоем о будущем счастье.
x x x
Мите было не до сна. Оказавшись один, он разволновался еще пуще.
Вдвоем с Масловым до Петербурга ехать? Как бы не так! Если б с Данилой,
то нестрашно, а этот облезлый разве защитит, если что? Сколько их там,
Авраамовых и Фаустовых братьев, меж Москвой и Петербургом? Это когда еще до
них весть дойдет, чтоб «бесеныша» не трогали.
Нужно тайному советнику про Орден Сатаноборцев рассказать. Ну конечно!
Раз он такой враг масонства, ему и карты в руки. Гонялся за хорошими
масонами, теперь пускай погоняет плохих. Опять же личность Великого Мага ему
будет куда как интересна.
В спальню Митю отвели папенькин Жорж (он же Егорша) и Малаша. Пока
вели, ругались, кому маленького барина раздевать, однако он отправил обоих,
сказал: сам.
Успел только кафтан снять, тут мысли и накатили — сначала тревожные,
потом дельные.
К Прохор Иванычу, немедля!
Стал обратно натягивать кафтан — на пол из-за обшлага выпал бумажный
прямоугольник.
Что это? Государынина реликвия? Нет, та в кармане.
Ах да, это Данила сунул. На память.
Письмо от Великого Мага, вот что это было такое. Очень даже кстати —
пусть Маслов не думает, что ребячьи фантазии.
Митя развернул бумагу, чтобы прочитать еще раз, уже собственными
глазами. Но еще прежде того взглянул на красневшую понизу печать. Вот он,
значит, какой — Знак Усекновения. На первый взгляд цветок с лепестками,
вроде ромашки. А если приглядеться, никакая это не ромашка, а два креста с
утолщенными, округлыми концами: обычный крест и косой, андреевский.