— Вот и славно, драгоценный Андрей Егорыч, что вы к старику заглянули,
не побрезговали, — фальшиво добродушным голосом приговаривал Маслов, ведя
гостя к креслам.
— К вам, ваше превосходительство, попробуй не приди — в цепях
приволокут, — ответил злодей.
Через стекло было хорошо видно, как блеснули в беззаботной улыбке белые
зубы.
— Ну уж так-таки в цепях. Наговаривают на меня злые языки, — хохотнул
начальник Секретной экспедиции. — В цепях ко мне государственных
преступников водят. Вы разве из их числа?
Пикин дерзко глянул на тайного советника сверху вниз.
— Государственный преступник — фигура непонятная. Бывает, что сегодня
ты преступник и на тебя охота, а завтра, глядишь, все поменялось: охотники,
что тебя атукали, сами в железах.
— Про охотников это вы интереснейшую аллегорию привели, господин
капитан-поручик. — Маслов за рукав повел офицера к нужному креслу. —
Присаживайтесь, нам найдется, об чем потолковать.
Гвардеец поклонился:
— Благодарю. Но при столь высокой особе сидеть не смею.
— Так я сам тоже сяду. Прошу покорно запросто, без чинов. Сами видите,
не в кабинете принимаю, в гостиной. Стало быть, вы для меня гость. Пока что.
Последние слова были произнесены совсем другим тоном, и бровки Прохора
Ивановича грозно сдвинулись. Однако Пикин и тут не испугался.
— Все же с вашего позволения постою, — ухмыльнулся он. — Я ведь нынче в
кордегардии копчусь. Всю задницу отсидел.
— Нет уж, садитесь, весьма обяжете! Маслов схватил преображенца за обе
руки, стал усаживать насильно, будто чрезмерно радушный хозяин.
Сейчас тебе отсидевшую задницу-то разомнут, злорадно подумал Митя.
Будешь знать, как люстры рушить да детей в колодец кидать.
Упрямый капитан-поручик садиться, однако, не желал, и из-за этого у них
с Прохором Ивановичем образовалось подобие танца — так и топтались, так и
кружились на месте.
Вдруг Пикин подхватил старика под мышки и швырнул в мягкое кресло.
— Сам сиди, старый чорт! Наслышан я про твое угощенье! Митька Друбецкой
мне рассказывал, как ты его учил про царицу не злословить!
Маслов хотел подняться, но бесшабашный капитан-поручик двинул его
кулаком в лоб — его превосходительство плюхнулся в кресло.
Что ж это делается! Митя сбоку видел обоих: и скалящегося Пикина, и
осовело хлопающего глазами тайного советника. Ах, наглец!
— Ты меня попомнишь, — сказал гвардеец, пошарил руками по креслу и
нашел спрятанные за спинкой ремни. — Вот так, ваше превосходительство. И
ножки пожалуйте…
Где, шишки еловые, механизм-то? Должно быть, тут.
Подошел к деревянному стулу, потыкал туда, сюда и обнаружил-таки рычаг.
Вжик! На груди Прохора Ивановича сомкнулись стальные полосы.
Вжик! На груди Прохора Ивановича сомкнулись стальные полосы.
Щелк! Кресло медленно поползло под пол. Тут до Мити дошло, что сейчас
может воспоследовать. Мартын-то не поймет, чья ему спускается филейность.
Как начнет охаживать!
— Засим остаюсь покорный вашего превосходительства слуга, — шутовски
поклонился оглушенному Пикин. — Не смею далее обременять своим присутствием.
Служба.
Развернулся и с заливистым хохотом выбежал прочь — вот какой отчаянный.
Внизу что-то свистнуло, щелкнуло, и Прохор Иванович вдруг очнулся.
— А-а-а! — заорал он истошным голо». сом. — Марты-ын, сволочь, сгною!
Снова свистнуло.
Тут начальник экспедиции уже не крикнул — подавился криком.
Ах, беда! Ведь Мартын этот глухой. Ему что кричи, что не кричи.
Митя вылетел из потайной конурки, побежал по винтовой лестнице вниз.
Вопли стали приглушенней.
Вбежал в сумрачный подвал, успел увидеть, как Мартын Исповедник смачно,
с потягом, вытянул по белому в красную полоску арьеру. Мучимая часть тела
свесилась в седалищное отверстие и была вся на виду.
— Дядя Мартын! — Митя вцепился палачу в жилистую руку. — Нельзя! Это
Прохор Иваныч!
Экзекутор оглянулся:
— А-а, внучек. Ты только погляди на него, срамника. — Мартын зашелся в
странном, клекочущем смехе. — Ишь, сладострастник!
Палец кнутобойца указывал на гузно его превосходительства. Повыше
нахлестанного места, где копчик, виднелась малая картинка: красный цветок
навроде ромашки.
— Это у них мода нынче такая, у похабников, — объяснил Мартын, вытирая
лоб. — Туту еровка называется, от пленных турков пошло. Есть ходоки, которые
для привлечения женского пола прямо на срамном уду тушью узоры накалывают. А
этот не иначе как содомит. У них вся краса в гузне. Тьфу! Славно я его
приласкал, по его любимой плепорции! И загоготал, очень довольный шуткой.
— Ты погоди, малый, мне работать надо. Пока Прохор Иваныч шнуром не
дернет, бить положено.
Ка-ак размахнется, ка-ак ударит! Сверху уже не вопль — хрип несется.
С потолка действительно тянулся тугой шнур, но только дергать за него
наверху было некому.
Митя повис на руке с плеткой.
— Ты что? — удивился экзекутор.
— Это не тот, это сам Прохор Иваныч и есть, — тщательно шевелил губами
Митя. — Ошибка вышла!
— Маточки-светы! — перепугался Мартын. — А я-то охаживаю во всю силу!
Ишь, думаю, упрямец какой, хотел уж за тиски браться! Ой-ой-ой! Пропал,
совсем пропал! Заметался, закружился.
— Ваше превосходительство, я сейчас! Я уксусом целебным! А после
лампадным маслицем, — причитал мучитель, таща медный тазик.
Дальше Митя смотреть не стал. Повернулся, побрел восвояси. Понимал —
стыдно будет тайному советнику после случившегося мальчонке в глаза
смотреть.