x x x
— …И посему мы с Дмитрием пришли к выводу, что нам лучше расстаться.
Так закончил Данила речь, обращенную к Павлине, — краткую и весьма
убедительную.
Только Дмитрия зря приплел.
Только Дмитрия зря приплел. Впрочем, Хавронская приняла последнее за
шутку, призванную скрасить мрачный смысл сказанного, и слегка улыбнулась, но
всего на мгновение.
— Вы покидаете нас, добрый покровитель? — грустно спросила она и
поспешно оговорилась. — Нет-нет, я не ропщу и не осуждаю. Я и так подвергла
вас слишком большой угрозе. Благодарю вас, Данила Ларионович, за все. У нас
с Митюшей есть карета, есть кучер. Доберемся до Москвы сами. Бог милостив,
Он не оставляет слабых.
Фондорин закусил губу, кажется, обиженный ее словами, но разуверять
Павлину не стал. Вместо этого сухо сказал:
— Вы заблуждаетесь, графиня, по всем трем пунктам. У вас не будет ни
кареты, ни кучера, ни мальчика. Я забираю их себе.
— Как так? — пролепетала она. — Я не понимаю!
— Карета хорошо известна вашим преследователям, по ней вас легко
выследить. Нанятый кучер не понадобится — у вас будет другой возница. А что
до Дмитрия, то он поедет со мной.
— Но я по-прежнему не понимаю…
— Да что тут понимать! В вашей карете поеду я. Сяду у окошка, надену
ваш плащ, надвину на лицо капор. Казачок сядет на козлы к кучеру, чтобы его
все видели. Никому в голову не придет, что вас в карете нет. Вашим
преследователям скажут, что вы отправились дальше по Московскому тракту.
— А куда же я? — Павлина захлопала длинными ресницами.
— Сейчас я посажу вас в извозчичьи санки и отправлю к своему доброму
знакомцу, о котором уже поминал. Вот письмо, в котором я прошу его отправить
вас окольной дорогой в Москву в сопровождении верного слуги. Модест исполнит
все в точности, он мерный человек и мой брат.
— Родной брат?
Графиня все не могла опомниться.
— Духовный брат, а это больше, чем родной.
— Но… но гнев этих злых людей обратится на вас, когда они обнаружат
подмену!
— Пускай это вас не беспокоит.
— Как это «не беспокоит»?! — перешла она от растерянности к сердитости.
— Неужто вы, Данила Ларионович, так про меня полагаете, что я способна
бросить своего малыша на растерзание Пикину? Да и ваша судьба мне
небезразлична. Нет-нет, ваш план решительно нехорош! Лучше оставим карету
здесь и воспользуемся великодушной помощью вашего друга. Поедем окольной
дорогой вместе!
Павлина порывисто вскочила, бросилась к Фондорину, умоляюще воздев
руки. Ее глаза заблестели от слез.
Сидевшие в зале наблюдали за этой сценой с любопытством. Митя подумал:
эк мы их нынче развлекаем, чистая пантомима.
— Ну пожалуйста! — прошептала графиня и вдруг пала на колени.
Данила осторожно погладил ее по волосам.
— Милая Павлина Аникитишна, нужно повести погоню по ложному следу. И не
тревожьтесь за нас. Мы с Дмитрием никому не интересны. Догонят нас, увидят,
что обмишурились, да и отпустят.
Догонят нас, увидят,
что обмишурились, да и отпустят. На что им старик с младенцем? А вот если вы
с мальчиком поедете в своем дормезе, вас непременно догонят и похитят. Какая
участь тогда ожидает и вас, и бедного малютку?
Последние слова златоуст произнес с особенной выразительностью и
подмигнул Мите: каково тебе понравилось про «малютку»?
Хавронская медленно поднялась.
— Вы правы, сударь… Но обещайте, что доставите мне Митюнечку в
Москву, я так полюбила этого несмышленыша! — Тихо прибавила. — И вас, Данила
Ларионыч, я тоже буду ждать…
Отъехали от «Посадника» самым явственным манером. Митя сидел на козлах
рядом с кучером, Данила прислонился к окошку, лицо прикрыл и обмахивался
белым платком, вроде как от духоты, хотя к ночи приморозило. На крыльце
стояли двое из гостиничной прислуги, глазели. Прискачет погоня — расскажут:
искомая особа отбыла со своим казачком в направлении Московской заставы. А
подлинная госпожа Хавронская тем временем выскользнула через заднюю дверь,
никем не замеченная.
Потом Митя переместился в дормез. Разогнались по снежку, оставили
старый город Новгород мерзнуть под желтой луной, ждать рассвета.
Что-то Фондорин был на себя не похож. Спать не спал, а рта не раскрывал
и на вопросы, даже самые соблазнительные, вроде наличия на Луне фауны или
химического состава эфира, отвечал одним хмыканьем.
А когда Митя, отчаявшись подбить спутника на ученую беседу, начал
клевать носом, Данилу вдруг прорвало.
— Это у них в крови, — заговорил он горячо, словно продолжая долгий и
жаркий спор. — Даже у самых лучших! И они в том неповинны, как неповинен в
жестокости котенок, забавляющийся с пойманным мышонком! Как неповинна роза,
что источает манящий аромат! Вот и они манят, следуя голосу своего
инстинкта, порождают химеры и несбыточные мечты!
— Кто «они»? — осведомился Митя, дождавшись паузы.
— Женщины, кто ж еще! Ах, друг мой, дело даже не в них, дело в тебе
самом. Все ждешь, что эта напасть тебя оставит, надеешься, что с сединой
придет блаженное упокоение и ясность рассудка. Увы, годы проходят, а ничто
не изменяется. «Буду ждать», сказала она тем особенным тоном, каким умеют
говорить только прекрасные женщины. Можешь не уверять меня, я и сам знаю:
она не имела в виду ничего такого, что я хотел бы себе вообразить.
Любезность, не более ТОГО И даже быть ничего не может! Кто она и кто я?
Довольно взглянуть в зеркало! О, как завидую я господину Сизову, что лежит
сейчас в постели и досадует на приключившуюся с ним метаморфозу. Он должен
быть благодарен мне за то, что я навсегда избавил его от проклятого бремени
чувственности!
Митя слушал сетования старшего друга очень внимательно, но смысл слов,
вроде бы понятных, ускользал. Однако последнее замечание было интересным.
— Вы избавили его от чувственности посредством удара в область чресел?
Неужто центр, ответственный за чувства, находится именно там? — живо спросил
Митридат и осторожно потрогал рукой мотню.