Интересно, кто таков — перс или, может, бухарец? Вот бы с кем
потолковать, порасспрашиватъ, чем попусту время тратить.
Митя с папенькой пришли загодя, в начале десятого, а уже минуло
одиннадцать. Что-то заспался князь, но посетители, даже самые развельможные,
не роптали. Лишь один пухлый генерал с черной повязкой на глазу все
причитал, что кофей простынет. Рядом с Карповыми топтался говорливый
старичок со звездой, он и шепнул, что сей заслуженный воин, измаильский
герой, научился у турков варить замечательный кофей. Однажды Платон
Александрович отведал знаменитого напитка и изволил похвалить, с тех-то пор
Михаила Илларионович (так звали героя) почитает за обязанность каждое утро
приезжать к светлейшему и собственноручно варить кофе. Ловок, с завистью
сказал старичок. Этак в аншефы выплывет, на кофее-то.
Неужто это и есть чудесная придворная жизнь, о которой мечталось
папеньке, вздохнул Митя. Сколько за вчера и за сегодня можно бы книг
перечесть, интересных дум передумать…
— Не вертись, — шепнул Алексей Воинович. Нагнулся, поправил сыну тупей
и тихо, чтоб сосед не слышал: — Ничего, mon ange, потерпи. Они все
просители, а мы приглашенные. Это большая разница.
Руки у папеньки трепетали еще больше, чем вчера. Шутка ли — сам Зуров к
себе позвал! Императрица, та подарила сто червонцев и велела завтра ввечеру
приходить в Бриллиантовую комнату, в шахматы играть, но сказала это лениво,
зеваючи, а вот светлейший, прежде чем последовать за ее величеством в
опочивальню, изрек кратко, непререкаемо: «Чтоб завтра на завивке были у
меня. Оба».
Всю ночь папенька не спал, метался по гостиничной комнате. То страшился
Фаворитовой ревности, то уповал на невиданные милости, то истово бил поклоны
перед дорожной иконой. Мите и самому любопытно было — зачем это они князю
понадобились? Может, хочет в шахматы поучиться, чтоб царицу обыгрывать? Это
бы легче легкого.
Наконец-то! Ручка знаменательной двери дернулась, шелест голосов сразу
затих. Все приготовились, умиленно заулыбались.
Однако в залу вышел не светлейший, а высоченный офицер-преображенец с
хмурым, мятым лицом. Не взглянув на собравшихся, протопал к золоченому
столику, где был сервирован фриштик на одну персону, налил из графина полный
бокал вина, стал пить. Кадык у офицера дергался, и в тишине было слышно, как
вино с бульканьем льется в глотку.
Старичок шепнул:
— Капитан-поручик Андрюша Пикин, князев адъютант. Забубенная башка, ему
б в остроге сидеть. Все разбойнику с рук сходит.
Допив и смачна крякнув, капитан-поручик повеселел. Поправил лихой ус,
облизнул красные губы и, звеня шпорами, направился к стоявшим у стены
креслам, куда никто доселе присесть не осмеливался. Этот же развалился самым
вольным образом, ногу на ногу закинул и еще трубку закурил.
Снова скрипнула дверь, снова сделалось тихо, но и на сей раз то был не
князь, а преизящный господин, лицом удивительно похожий на стерлядку, какой
Митя с папенькой угощались вчера вечером после малоэрмитажной виктории:
такой же задранный кверху острый носик, широченный тонкогубый рот, и даже
задом новоприбывший вихлял совершенно на манер рыбьего хвоста.
Этот же развалился самым
вольным образом, ногу на ногу закинул и еще трубку закурил.
Снова скрипнула дверь, снова сделалось тихо, но и на сей раз то был не
князь, а преизящный господин, лицом удивительно похожий на стерлядку, какой
Митя с папенькой угощались вчера вечером после малоэрмитажной виктории:
такой же задранный кверху острый носик, широченный тонкогубый рот, и даже
задом новоприбывший вихлял совершенно на манер рыбьего хвоста.
— Метастазио, Еремей Умбертович, — сообщил полезный старичок. —
Секретарь светлейшего. Пойти, поклониться. Сейчас Сам пожалует…
И карповский сосед кинулся к секретарю, только где ему, старому, было
протиснуться через иных Соискателей. Господина Метастазио обступили со всех
сторон, совали какие-то бумаги, пытались шепнуть что-то на ухо. Он же на
месте не стоял — легкой, порхающей походкой шел через залу, и вся толпа,
толкаясь, двигалась за ним.
— Он итальянец, да? — спросил Митя вернувшегося ни с чем старичка.
— Проходимец он, — сердито ответил тот, потирая зашибленный локоть. —
Его в Милане за шулерство к постыдному столбу выставляли. Давно ли барышень
танцулькам обучал по рублевику за час, а ныне кавалер и действительный
статский советник. — Сплюнул. — У царя дьяк, у дьяка хряк. Вот кто истинно
империей-то правит. Никуда без него, вертлявого, не двинешься.
Сказал и сам напугался, аж рот себе зажал, по сторонам заоглядывался.
Проходимец ли, нет ли, но смотреть на итальянца было интересно. Все-то
он, шустрый, поспевал: и с вельможами раскланяться, и выслушивать нескольких
просителей сразу, и даме ручку поцеловать.
Вдруг остановился, сказал — чисто, почти без акцента:
— Вы, генерал, первый. Вы, граф, второй. После вы, сударыня, а дальше я
укажу, кому…
Не договорил, склонил голову по-собачьи, прислушиваясь к чему-то,
внятному ему одному. Стремительно вскинул руку — будто капельмейстер пред
оркестром.
— Его светлость Платон Александрович Зуров!
Из-за двери донеслись громкие, неспешно приближающиеся шаги.
Сияющие створки в третий раз скрипнули, и впереди стоявшие согнулись в
низком поклоне, так что теперь поверх спин и белых затылков Мите стало все
очень хорошо видно.
Ух ты!
На середину залы, потешно переваливаясь, выбежала мартышка в короткой
юбчонке и кружевных панталончиках. Увидела склоненные тупеи и давай в ладоши
стучать, скалить желтозубую пасть.
А уж потом из-за створки высунулся сам Платон Александрович, да и
покатился с хохоту.
— По… похвально, что даму чтите! Прямо слезы у него из глаз, так
смеялся. Преображенец Пикин с кресла вскочил, еще громче князя заржал,
Метастазио же ограничился веселой улыбкой.
— Хорошо. В добром расположении пребывают, — обрадовался старичок.
И начался прием.
Светлейший, вышедший к посетителям в китайском халате, сначала
закусывал: кушал маслинки, начиненные соловьиными язычками, и щипал
шемаханский виноград.