Бросился к папеньке.
— Я с ним не поеду! Он — Маг!
— Ну, конечно, приснилось, — улыбнулся папенька. — Какой маг? Это же…
— Великий! Из тайного ордена! Он убить меня хочет!
И стал объяснять, но, поскольку очень волновался, слишком частил —
папенька лишь глазами хлопал, а в толк взять не мог.
Зато Маслов понял.
— Вон! — махнул он слугам. — Не вашего ума дело! Да смотрите мне, не
подслушивать — в каторге сгною.
И снова дверь на засов закрыл, только теперь уже безо всякой тайности.
— Глядите, глядите! — закричал Митя родителям. — Он больше и не
прячется! Скажите, чтоб парик снял! У него там под волосами знаки! Он
заговорщик!
— Не шуми так! — Маменька закрыла уши. — Это несносно! У меня завтра
будет мигрень!
Открыла дверь и вышла — вот как. А Маслов, злодей, опять щеколдой —
вжик.
Вся надежда теперь была на папеньку.
— Что ты такое говоришь, душа моя? — растерянно пробормотал он. — Какие
знаки? И почему ты называешь Прохора Ивановича заговорщиком? Как можно?
Ну как ему объяснить, чтоб понял, чтоб поверил? Да еще в присутствии
этого!
— Вот, читайте! — воскликнул Митя и подал отцу письмо Великого Мага.
Алексей Воинович склонился над свечкой, стал читать.
А Прохор Иванович со вздохом сказал:
— Не зря я за тобой, дружок, гонялся. Не в меру востер. Был бы умом
потусклее, можно было бы оставить среди живущих, а так увы. Невозможно.
Папенька от таких слов письмо выронил. Вряд ли успел дочитать и тем
более вникнуть.
— Что вы говорите, ваше превосходительство?! Ведь это сын мой!
Выражение лица Прохора Ивановича удивительным образом переменилось:
взгляд заблистал спокойно и властно, лоб разгладился и даже вислые собачьи
брыли теперь казались не смешными, а исполненными воли и величия.
— Твой сын смертельно заболел, — сказал Великий Маг отставному
секунд-ротмистру суровым, непререкаемым тоном. — Жить ему осталось всего
ничего. Он при смерти, разве ты не видишь? Спасти его ты не в силах, можешь
лишь сам заразиться неизлечимой хворью. Если не отойдешь в сторону — ты тоже
не жилец.
Алексей Воинович ужаснейше побледнел.
— Но… я ничего не понял! Какой-то маг, какие-то знаки… Ваше
превосходительство, умоляю! Чем я… чем мы вас прогневали?
— Ты глуп, Карпов, и в этом твое счастье. Сядь. — Маслов слегка толкнул
папеньку в грудь, и тот попятился, сел на кровать. — Только поэтому я могу
оставить тебе жизнь. Да не просто оставлю, а вознесу тебя на высоты, какие
тебе не снились. Знаю, предел твоих мечтаний — услаждать похоть полудохлой
старухи. Я же могу дать тебе неизмеримо больше. Мне нужен доверенный
помощник.
Мне нужен доверенный
помощник. Безымянность во многих смыслах полезна, но по временам крайне
неудобна. Обычным слугам не все доверишь — так можно себя и выдать…
— Я… я все равно не понимаю… — пролепетал Алексей Воинович.
— То-то и хорошо. Мне не нужен шустрый, от такого жди измены или
ненужного извива мысли. Ты же удовольствуешься ролью моего рычага,
посредством которого я буду приводить в движение махины. Ты будешь
единственный из живущих, кто знает про знаки, и уже одно это вознесет тебя
надо всеми.
— Папенька, не слушайте его, он врет! — крикнул Митя, чтобы родитель
поскорей пришел в себя, очнулся. — Вы не единственный, кому будет ведомо про
знаки на его теле! Еще Мартын знает, глухой экзекутор! А раз Маслов вам в
этом врет, то и все прочее ложь, только чтоб заморочить!
Тайный советник посмотрел на Митю и улыбнулся.
— Бедный Мартын Исповедник. Помер он, Митюша. В тот же самый вечер,
когда мы так неудачно допросили Пикина. Выпил Мартынушка протухшей водки и
приказал себя поминать. Если б он не только глухой, а еще и немой был, тогда
ладно бы. А так нельзя, сам понимаешь. Ты ведь у нас умник. Догадался ведь в
тот же вечер к себе не возвращаться, сбежал из Питера.
Так вот он чего больше всего испугался, дошло до Митридата. Что я в тот
же вечер исчез. Не знает про изгнание из Эдема! Откуда ему? Решил, что я все
понял и пустился в бега — от него, от Великого Мага. Так, получается, Пикин
мне тогда жизнь спас, вышвырнувши из окна?
— Я не зверь, но ведь большое дело на мне, — продолжил Прохор Иванович.
— Сколько людей в меня верят, и каких людей — не твоему батьке чета. Светлые
головы, радетели Отечества. По одному подбирал, как жемчужины в ожерелье.
Как за дело возьмемся — у нас горы прогнутся, реки вспять потекут. А тут ты.
Я людей хорошо знаю, изучил за долгую службу. У тебя талант из цифири корень
извлекать, а я умею то же с людишками производить, каждого до самого корня
вижу. Вижу и тебя. Ты мозгами резв, да не мудр. И мудрым никогда не станешь,
потому что душонкой слаб. Гниль в тебе, которую для красоты жалостью зовут.
Не способен ты к нерассуждающему повиновению. От тебя большое дело погибнуть
может. Сам рассуди — можно ль тебе жить? Никак нельзя.
Верно, оттого что, говоря это, тайный советник смотрел на Митю и не
цепенил папеньку своим магнетическим взором, Алексей Воинович скинул морок,
стал приходить в себя.
— Не поспеваю мыслью за вашими речениями, — воскликнул он, подбежав к
сыну и обняв его, — но вижу, что вы желаете Митридату погибели. Сжальтесь
над младенцем! Или уж разите нас обоих!
Сказал — и рубашку рванул, как бы обнажая грудь. Никогда папенька не
был таким красивым, как в этот миг!
Но Маслов родительской самоотверженностью не восхитился, равнодушно
пожал плечами:
— Гляди. Мне что одного похерить, что двоих. Только не будь еще глупей,
чем я про тебя думаю. Чем лишиться всего, лучше потерять часть. У тебя ведь
есть и другой сын.