Даже вульгаризм
поправлять не стал.
Миранде было предложено на выбор три приключения героического сыщика
(ни про одно из них сколько-нибудь достоверных сведений не сохранилось, так
что простор фантазии не был ограничен): «Эраст Петрович против Джека
Потрошителя», «Эраст Петрович в Японии» и «Эраст Петрович в подводном
городе».
К изумлению учителя, выяснив исходные данные каждого из сюжетов,
ученица без колебаний выбрала самый кровавый, про Уайтчепельского монстра.
Сначала Николас решил, что это следствие запоздалого эмоционального
развития — нечто вроде ностальгии по детским «страшилкам», которыми, должно
быть, пугали друг друга по ночам маленькие детдомовки. Но, узнав свою
воспитанницу поближе, он понял, что ночная готика про «Летающие гробики» и
«Желтые перчатки» здесь ни при чем. Ангелоподобная инженю с поразительным
хладнокровием относилась к вещам, которых обычно так боятся девушки ее
возраста: к смерти, крови, страданиям.
А впрочем, ничего поразительного тут не было. За свою недолгую, да к
тому же проведенную в замкнутом пространстве жизнь Мира не раз видела, как
мучаются и умирают ее сверстники, ведь многие из них были от рождения
болезненны, а казенному уходу, каким бы он ни был добросовестным, далеко до
родительского.
— И лекарства не всегда достанешь, особенно если дорогие, — беспечно
рассказывала Миранда, заливая красным цветом лужу крови на месте очередного
злодеяния Потрошителя. — Роберт Ашотыч из кожи вон лезет, но он же не
волшебник. У меня в третьем классе подружка была, Люсьенка, с пороком
сердца. Ждала очереди на операцию, но не дождалась. И Юлик тоже не дождался,
пока его в Туапсе переведут, задохся от астмы.
Роберта Ашотовича она поминала часто. Это был директор интерната — судя
по рассказам, человек неординарный и энергичный. Всем своим питомцам он
придумывал имена сам, одно причудливей другого, а если у ребенка в графе
«отец» стоял прочерк, то дарил и отчество.
— Пока меня папа не нашел, я звалась Миранда Робертовна
Краснокоммунарская, — похвасталась Мира, произнося это несусветное
прозвание, словно какой-нибудь громкий титул. — Красота, да? Мы там все, у
кого своей фамилии не было, назывались Краснокоммунарскими. Во-первых,
звучит, а во-вторых, Роберт Ашотович говорил, что ни у кого кроме наших
такой фамилии быть не может. Как где встретите какого-нибудь
Краснокоммунарского, сразу поймете: это свой.
Странно, но про отца она говорила гораздо меньше, чем про этого самого
Роберта Ашотовича. То есть почти совсем не говорила. Но когда видела Мирата
Виленовича или когда кто-нибудь просто упоминал его имя, в глазах Миранды
зажигались особенные огоньки, а на щеках проступал румянец.
Вот как нужно
добиваться пылкой дочерней любви, думал Николас. Отказаться от своего
ребенка, помариновать его лет семнадцать в приюте, а потом прикатить на
«мерседесе»: здравствуй, дочурка, я твой папа. Думать-то думал, но сам,
конечно, понимал, что несправедлив, что просто завидует.
За четыре дня хозяина Фандорин видел только однажды. Мират Виленович
уезжал рано, возвращался поздно, и лишь в понедельник, накануне дочкиного
дня рождения, поспел к семейному ужину. Но пообщаться с ним возможности не
представилось. Господин Куценко и в столовой то говорил по телефону, то
просматривал бумаги, которые без конца подсовывал ему мамонтоподобный
Игорек.
Вот это мужчина, уныло размышлял Ника, поглядывая на магната. С каким
обожанием смотрят на него красивейшая из женщин и прелестнейшая из дочерей,
а ведь собою отнюдь не Эраст Петрович и даже не Том Круз. Дело не во
внешности, дело во внутренней силе, тут Инга Сергеевна абсолютно права.
Интересно, а как бы он обошелся с Потрошителем? Все-таки врач, представитель
гуманной профессии.
Дело в том, что как раз перед ужином у Николаса произошел ожесточенный
спор с Мирой — как должен поступить Эраст Фандорин, если ему удастся
изловить это чудовище. По мнению гувернера, несчастного психопата следовало
поместить в тюремную больницу, чтобы врачи попробовали исцелить его больную
душу. Именно так бы и сделал Эраст Петрович, который, будучи защитником
правопорядка и человеком истинно цивилизованным, свято верил в то, что слово
эффективнее насилия. Мира же о подобном исходе не желала и слышать. «Наш
Эраст нашел бы эту гадину и прикончил», — безапелляционно изрекли нежные
девичьи уста.
Характер у девочки был крепкий, бойцовский. Например, она ужасно
боялась предстоящего приема по случаю своего дня рождения. При одном
упоминании о неотвратимо приближающемся вторнике ее личико, и без того
худенькое, вытягивалось, а мелкие ровные зубы впивались в нижнюю губку, но
Миранда ни за что не призналась бы, как мучительно для нее предстоящее
испытание — ведь это расстроило бы папу, который хотел сделать ей приятное.
Николас не жалел усилий, чтобы придать девочке уверенности. Убеждал,
что в пышном платье с кринолином она божественно хороша (это было сущей
правдой), показывал, как нужно ходить, как держать осанку. Целый час
посвятил инструктажу по пользованию столовыми приборами, хотя был совершенно
уверен, что новорусский бомонд этих премудростей знать не знает.
Больше всего Миранда боялась что-нибудь не то сказать и тем самым
опозорить Мирата Виленовича.
— А ты говори поменьше, — посоветовал ей Ника. — Это и есть самый
хороший тон для молоденькой девушки в присутствии взрослых.