— Ваша племянница красива,
но глупа. Не будем тратить время на пустяки. Поговорим лучше о будущем
империи, как подобает людям государственным. Известно ли вам, что ее
величество слаба здоровьем и не сегодня-завтра умрет?
— Как? — вздрогнул Долгорукой. — Неужто дела так плохи? Адмирал
Козопуло давеча в узком кругу рассказывал, что лишь своими стараниями
поддерживает в государыне жизненную силу, однако я не принял его болтовню
всерьез. Неужто…?
— Да. Ее дни сочтены. Великая эпоха близится к концу. Что последует
дальше — вот в чем вопрос. Каким станет новое царствование? Эрой света и
справедливости или торжеством безумия? Платону Александровичу известны ваши
просвещенные взгляды, и в вашем ответе я не сомневаюсь.
— Да, конечно, я за свет и справедливость, — подтвердил губернатор, —
однако не могли бы вы выразить свою мысль яснее?
Секретарь кивнул:
— Извольте. Кто: Внук или Наследник? Яснее и короче, по-моему, некуда.
— Право, не знаю, — тихо молвил Давыд Петрович. — Мы, московские,
далеки от большого света, питаемся все больше слухами и мнениями
петербуржских друзей…
— Внук, — отрезал Метастазио. — Только он. Наследник вздорен, капризен.
Наконец, просто не в своем уме!
— Но разве возможно, чтобы вопреки прямому порядку наследования…
Секретарь снова перебил:
— Если в момент кончины великой императрицы Платон Александрович все
еще будет в силе, то очень возможно и даже неизбежно. Беда в том, что
светлейший помешался из-за вашей племянницы и дурит. Он болен от страсти.
Если немедленно не получит требуемого лекарства, то погубит и себя, и
будущее России. Так помогите же ему получить эту малость! — Метастазио
наклонился и схватил князя за локоть. — Вы можете это сделать! Я прихожу в
бешенство, когда начинаю думать, от каких пустяков зависят судьбы великой
державы! А также и наши с вами судьбы.
— Наши? — переспросил губернатор с особенным выражением.
— Да! Вы, верно, думаете, что я забочусь только о своей участи?
Разумеется, я себе не враг. И если воцарится злейший недруг моего
покровителя, судьба моя будет печальна. Но и вам несдобровать. Ваши контры
с Озоровским известны. Он заодно с Прохором Масловым, а Маслов один из всего
двора оказывает Наследнику знаки внимания. Начальник Секретной экспедиции
поставил на Гатчинца, сомнений в том нет! Поверьте хорошо осведомленному
человеку:
Озоровский мечтает от вас избавиться, шлет, о вас губительнейшие
реляции, и если вы до сих пор еще держитесь на своей должности, то лишь
благодаря расположению к вам Платона Александровича. При победе партии
Наследника вас ждет немедленная отставка и опала.
При победе партии
Наследника вас ждет немедленная отставка и опала.
Давыд Петрович расслабил галстух, словно ему вдруг сделалось душно.
— Я… я должен посоветоваться со своими друзьями…
— Лучше станьте нашим другом, и тогда Москва будет принадлежать вам.
Город нуждается в твердой, но просвещенной руке. Так что?
Давыд Петрович молчал.
Не устоит, перекинется, боялся Митридат.
У него за спиной, в камине, громко стрельнуло, и Митя непроизвольно
дернулся.
Ох!
Экран качнулся, грохнулся на пол, и взорам обернувшихся политиков
предстал малый отрок с выпученными от ужаса глазами.
— Impossibile! — пробормотал Метастазио. — Откуда он здесь?
Стало быть, про Данилу побежденный Пикин ему рассказал, а про Митридата
нет. Получается, что капитан-поручик не вовсе пропащий?
— Это Митюша, воспитанник племянницы, — успокоил петербуржца хозяин. —
Он совсем еще дитя, не тревожьтесь. Затеялся в прятки играть. Ступай, душа
моя, побегай в ином месте. Видишь, мы с этим господином…
Итальянец проворно вскочил, двинулся к Мите.
— А-а!!!
Захлебнувшись криком, рыцарь Митридат припустил вдоль стены, пулей
вылетел за дверь.
Сам не помнил, как пробежал длинной анфиладой. Ворвался в библиотеку с
воплем:
— Данила! Он меня видел!
Фондорин и Павлина, сидевшие на канапе бок о бок, оглянулись.
— Кто? — рассеянно спросил Данила, и вид у него был такой, будто он не
сразу узнал своего юного друга.
— Метастазио! Он хотел меня схватить! Он такой, он не отступится! И
князь Давыд Петровича оплел, интриган! Mon Dieu, je suis perdu!{Боже, я
погиб! (фр.)}
Графиня пронзительно завизжала, испуганно глядя на Митридата.
Он хотел приблизиться к ней, но она заверещала еще пуще, замахала
руками.
— Минуту, друг мой! — сказал ему Данила. — Это истерика. Ваше
неожиданное красноречие напугало Павлину Аникитишну. Сейчас, сейчас. Есть
одно средство…
Он звонко шлепнул графиню по щеке, и она тут же смолкла, ошеломленно
глядя уже не на Митю, а на обидчика. Ее ротик задрожал, но прежде, чем из
него исторгся новый вопль, Данила наклонился и поцеловал — сначала
ушибленное место, а затем и губы, лишив их возможности производить
дальнейший шум.
Средство, действительно, оказалось удачным. Рука графини немного
пометалась в воздухе, потом опустилась Даниле на плечо и осталась там.
— Ну вот, — сказал он, высвобождаясь (причем не без усилия, потому что
к первой ручке, обхватившей его за плечи, присоединилась вторая). — А
теперь, Павлина Аникитишна, я все вам объясню.