ручку. Войти не решался, лишь
пытался заглянуть в щель. По законам Голливуда, внутри должен обнаружиться
труп хозяина, но трупа не было — это он знал точно. То есть, был, но не в
квартире 36, а в милицейском морге.
Азарт азартом, но закон нарушать нельзя. Фандорин толкнул дверь еще
чуть-чуть. Коридор как коридор, только по полу почему-то разбросаны ботинки.
Ладно, нужно звонить Волкову.
Тут лязгнула соседняя дверь, и Николас в панике шмыгнул в осиротевшую
квартиру, захлопнув за собой дверь. Поди-ка объясни, кто ты такой и почему
стоишь перед приоткрытым входом в чужой дом!
Первым делом, еще не оглядевшись, а лишь заметив выключатель, погасил
свет. Прижался к кожаной обивке ухом.
На лестнице зашаркали неторопливые шаги. Остановились — совсем рядом, в
каком-нибудь метре. Пронзительно задребезжал дверной звонок, и Фандорин
только сейчас понял, какую чудовищную и, может быть, даже непоправимую
глупость он совершил.
— Иван Ильич! — позвал раздраженный старческий голос. — Откройте же! Я
слышал, как вы хлопнули дверью. Иван Ильич!
Снова звонок — длинный, потом серия коротких.
— Это черт знает что такое! У вас всю ночь орало радио! Какие-то дикие,
неандертальские песни! Я все понимаю, сочувствую и так далее, но так тоже
нельзя! Иван Ильич! И тише, сердито:
— Совсем спятил. Хоть психовозку вызывай…
Снова шаги, но удаляющиеся. Гул подъезжающего лифта.
Слава Богу, уехал. Уф!
Нужно было поскорей уносить ноги. Просто выйти, прикрыть дверь и
позвонить Волкову. А говорить, что по собственной — дурости влез в квартиру,
незачем. Только лишние подозрения навлечешь.
Стоп. А отпечатки пальцев на ручке с внутренней стороны? Брался он за
нее или нет, когда захлопнул дверь? Не вспомнить. Если брался, необходимо
протереть платком. А вдруг сотрешь какие-нибудь важные отпечатки? Тут,
наверное, лучше ничего не трогать.
Лишь теперь вспотевший от напряжения Николас осмотрелся по сторонам и
увидел, что в квартире и без него все уже потрогали, да еще как!
Кто-то вывернул содержимое галошницы, побросал на пол верхнюю одежду с
вешалки, выпотрошил антресоли.
В комнатах было и того хуже: все перевернуто вверх дном, диван, кресла
и стулья распороты, сорваны подоконники, книги свалены грудой, кое-где
выломан паркет и даже обои местами содраны. И над всей этой Хиросимой,
залитой ярким электрическим светом, ликующе болботал звонкий голосок с
характерной московской протяжкой:
— Привет всему прогрессивному человечеству на волне «Отвязного радио»!
Слушаем, премся, отмокаем!
Ника нашел приемник под распоротой подушкой, хотел укрутить звук, но
опять вспомнил об отпечатках и вместо этого выдернул штепсель из розетки.
Сразу стало легче, и включилась голова.
Обыск был вечером или ночью — во всяком случае, в темное время суток,
иначе зачем свет? Один человек не смог бы столь тщательно прочесать
немаленькую квартиру — на кухне вон даже все квадратики линолеума отодраны.
Вывод номер два: действовала группа. Искавшие не церемонились — знали, что
хозяин не придет. Вывод номер три: вероятнее всего, они его и убили.
Радиостанцию тоже выбрали они. Вряд ли господин Шибякин «перся» от
такой музыки. Это они включили, чтоб веселей искалось. Вывод номер четыре:
люди молодые, явно не коммунистической генерации. Как там пел капитан
Волков? «Дело рук красных дьяволят»?
И еще. Радио включили на полную громкость, не опасаясь, что соседи
придут скандалить или вызовут милицию. Уходя, не погасили свет и не заперли
дверь. Оно конечно, большого смысла заметать следы не было — хозяин убит,
труп рано или поздно опознают, но все же такая наглость впечатляла. Эти люди
ничего не боятся! Что они тут выискивали? Нашли или нет?
Прошелся по разгромленным комнатам. Поднял фотографию с разбитым
стеклом. На ней был вчерашний посетитель, но только гладкий, упитанный, с
довольной улыбкой на круглой физиономии. Рядом стояла женщина: мелкие
кудряшки перманента, двойной подбородок, массивные золотые серьги. Одним
словом, типичная пара хомо советикусов. В прежние годы в европейской толпе
таких было видно издалека — по одежде, по настороженно-жадному выражению
лиц. Вымерли, как динозавры. Канули в Лету. Вроде и черт бы с ними,
скатертью дорожка, а тоже ведь кусок отечественной истории, живые судьбы.
На разбитом телевизоре тарелка со следами гречневой каши. Ника
представил одинокого человека в запущенной — квартире, знававшей лучшие
времена: как он стоит над плитой, готовя свой убогий завтрак, и не знает,
что это последняя трапеза в его жизни.
Из письменного стола торчали вывороченные ящики, пол вокруг был сплошь
засыпан старыми квитанциями, коммунальными книжками, еще какими-то
бумажками. Груда старых вырезок из «Правды», рядом канцелярская папка с
тесемками — видимо, в ней они и хранились. Николас присел на корточки,
зашуршал газетной бумагой. Ничего примечательного — статьи и статейки
обычного для советской прессы содержания. Из Гаваны, Ханоя, Дамаска, прочих
экзотических мест. И всюду подпись: «И.Шибякин, спец. корр.» или «И.Шибякин,
соб. корр.». Тут же копия «приказа десятилетней давности об увольнении по
сокращению штатов.
Так, ладно.
Пакет с надписью «Люба». В нем фотографии той же женщины, в разных
возрастах: с косичками, с косой, с распущенными волосами, с бабеттой, с
короткой стрижкой, с химическими кудряшками. Свидетельство о браке.
Свидетельство о смерти — хм, оказывается, Шибякин вдовеет уже целых полтора
года. Выдержка из истории болезни и копия медицинского заключения на
нескольких страницах. Еще анализы, акты, рецепты.
Фандорин вздохнул, почтительно положил пакет на стол.