Глава восемнадцатая. КОВАРСТВО И ЛЮБОВЬ
— Это мы завтра решим, — ответил Данила на жалобный Митин вопрос и
прикрыл рукой глаза от низко летящего снега.
КОВАРСТВО И ЛЮБОВЬ
— Это мы завтра решим, — ответил Данила на жалобный Митин вопрос и
прикрыл рукой глаза от низко летящего снега. — И как нам дальше быть, и как
до Москвы добираться. А до завтра, уважаемый Дмитрий Алексеевич, еще дожить
нужно. Ты почти что нагишом. Я, как видишь, тоже одет по-комнатному. Окрест
только любавинские деревни.
Нас там вряд ли обогреют, скорее донесут в милицию. Не странно ли? Один
безумец наделен властью над многими здравомыслящими людьми, и никто из них
не осмелится ему перечить. Не так ли устроены и многие иные, гораздо более
обширные царства? — Фондорин хотел произнести еще какую-то сентенцию, но ему
в открытый рот попал целый комок пушистого снега, и он сплюнул. — Однако
нужно уносить ноги, пока метель. Сейчас проскользнем лесом, потом выйдем на
дорогу и направим стопы в сторону Клина. Если судьба нам улыбнется, заночуем
в какой-нибудь деревеньке, пускай не столь благоустроенной, как Миронов рай,
зато безопасной.
— Не дойти нам, — всхлипнул Митя, стуча зубами. — Замерзнем. Ни шубы,
ни даже плаща…
Он был в камзоле, коротких панталонах, чулках. Пока сердце колотилось
от страха, разгоняло кровь по жилам, холод не ощущался, зато теперь
пробирало до самых костей. Данила тоже в парк выбежал налегке, даже без
шапки.
— Падать духом мы не станем, — сказал он, вытирая с бровей снежинки. —
Шубы обещать не могу, но плащ у тебя сейчас будет.
Он снял сюртук, надел на Митю — и вправду получился плащ, а то даже и
шинель до самых пят.
— Плохо, что обувь у тебя непригодна для зимней натуры, — вздохнул
Фондорин. — Хотя что ж, воспитаннику ее царского величества зазорно идти
собственными ножками. Пожалуйте на коня, сударь мой. Он хоть и стар, да
вынослив.
Взял Митю на руки, прижал к груди.
— Так и мне теплей. Ну, вперед! И с песней, как положено на марше.
Слушай. Я спою «Гимн Злато-Розовому Кресту», хорошая песня.
Зашагал по снегу, распевая во все горло, и только отплевывался, когда
рот забивало снегом.
Вотще ярятся непогоды,
Вотще грозит нам воли враг.
Не променяем мы свободы
На корку хлеба и очаг.
Плыви безбрежным океаном,
Который самый ты и есть.
Блюди с усердьем непрестанным
Три слова: Ум, Добро и Честь.
Что глад, что хлад, ранящи стрелы
Тому, кто видит ясну цель.
Ничто пред Разумом пределы,
Челну ничто коварна мель!
Песня была хорошая, бодрая, с неисчислимым количеством куплетов. Митя
сначала слушал, а потом перестал, потому что вдруг увидел перед собой
бурливые воды с пенными гребешками, а вдали, на самом горизонте, белый
парус. В небе сияло жаркое солнце — не желтое, а красное.
Оно было как
живое:
Мерно сокращалось и разжималось. Приглядевшись, он увидел, что при
каждом разжатии оно выталкивает из себя горячие лучи, которые потом
растекаются по всей небесной сфере. Да это не солнце, это же сердце,
догадался Митя. А прислушавшись к биению необыкновенного светила, понял
штуку еще более диковинную: не просто сердце, а его собственное, Митино
сердце. Тут же сам себе объяснил: если внутри меня безбрежный океан, то чему
же быть солнцем, как не сердцу? И успокоился по поводу сего феномена, стал
на парус смотреть.
По океану, стало быть, плыла ладья. На палубе всего один человечек,
вовсе маленький. Митя прищурился и увидел отважного мореплавателя совсем
близко. Ба, так это же Митридат Карпов, собственной персоной! Какое у него
испуганное лицо, как тревожно озирается он по сторонам! Не иначе потопнуть
боится.
Дурачина, хотел крикнуть своему двойнику Митя. Чего страшишься? Как это
возможно — в самом себе потопнуть? Ничего не бойся, гляди вокруг без страха!
Но маленький моряк не слышал. Его мучили жажда и голод, он изнывал от
палящего зноя.
— Воды, — шептал он пересохшими губами. — Ох, жарко!
Здесь Митя очнулся. Увидел пустую дорогу, вихрящийся снег и совсем
близко лицо Данилы. Тот прижался к Митиному лбу ледяной щекой.
— Э, сударь мой, да у тебя чело хоть трут зажигай. Господи-Разум, где ж
тут жилье?
Пустыня сибирская! А всего-то сотня верст до Москвы.
И ветер как завоет, как сыпанет холодной крупой по лицу!
Нет уж, лучше жара и море.
Митя снова закрыл глаза и в тот же миг почувствовал, как его обдувает
горячий, соленый бриз. Опыт и чутье бывалого моряка подсказали: приближается
ураган. Он оглянулся и затрепетал. С дальнего края неба, стремительно
разрастаясь, неслось облако. Оно быстро меняло цвет и форму. И море сразу
потемнело, лодку закачало из стороны в сторону.
Здесь должен быть остров, Митя твердо это знал. Привстал на цыпочки и
увидел в отдалении желто-зеленую кочку, торчавшую над волнами.
Туда, скорей туда!
Он бросился к кормилу, навалился всем телом. И пошла гонка — кто
скорей: туча или челн.
Бег наперегонки длился нескончаемо долго, так что уж и силы были на
исходе.
Всего один раз кормщик оторвался от руля — чтоб глотнуть воды из
глиняного кувшина.
Но влага оказалась не освежающей, а горькой, противной.
Митя даже заплакал от обиды и разочарования.
Вдруг увидел над собой Данилу — отощавшего, с серой щетиной на лице. —
Пей, — сказал Данила, — пей.
Н все это не имело касательства до главного: успеет ли Митя достичь
острова, прежде чем грянет буря.
Раздутый парус щелкал и хлопал, того и гляди лопнет, но пока держался.