Передний преследователь опять нагонял. Его конь шел галопом, ходко
отмахивал широченными копытами в стороны. Глазищи у вороного были страшные,
налитые, с вислых губ летели клочки белой пены, у всадника же вместо глаз
белели две дырки, рта не было вовсе. Страх!
— Стреляй в супостата! — приказала графиня.
Фома приложился, пыхнул дымом и грохотом, да не попал. Только разозлил
разбойника. Тот уж совсем близко был, саженях в пяти. Выдернул откуда-то
пистолет с длинным стволом и как прицелится!
— Мамушки! — охнул Фома, бросил ружье и присел, закрыв руками голову.
Левонтий тоже весь скрючился, а Мите почудилось, что черное дуло метит
прямо в него. Он схватил Павлину за руку, дернул на пол. Прижались друг к
другу, зажмурились.
Выстрел был не сильно громкий, много тише ружейного. И ничего, живы
остались оба, пронесло.
АН нет, не пронесло.
Что-то шумнуло, скребнуло спереди по стенке, и через малое время карету
повело из стороны в сторону.
Донесся крик Левонтия:
— Барыня! Чухна свалился! Пропадаем!
Ах, это злодей поверх крыши пальнул, кучера Toy ко застрелил!
Тут как хрустнет, затрещит, как лошади заржут, и дормез остановился,
скособочился на сторону. Это ось подломилась, понял Митя. Когда с папенькой
в Петербург ехали, тоже один раз было — полдня чинились.
А графиня была молодец. Другая бы дама непременно принялась визжать
или, того верней, рухнула бы в обморок, Павлина же не растерялась,
прикрикнула на лакеев:
— Рубите его саблями, пока те не подоспели! Рубите!
Митя прилип носом к заднему стеклу. Видел, как сначала Левонтий, а за
ним и Фома спрыгнули на снег, пошли на разбойника, размахивая саблями.
Думал, тот отъедет назад, подмоги дождется, но злодей вздыбил коня, осадил.
Убрал разряженный пистолет, вынул шпагу.
Легко, будто играючи, звякнул клинком о Левонтиеву саблю, и тут же
рубанул лакея пониже уха. Бедный повалился ничком, не вскрикнув. Фома
попятился было, да поздно. Конник перегнулся, пырнул его шпагой. И Фома
сразу заголосил, упал на снег и давай там барахтаться.
Пропали!
Митя сполз с сиденья на пол. Зубы стукались друг об дружку, этот
дробный перестук отдавался по всему краниуму.
Павлина тоже сидела на полу, дрожащей рукой взводила курок на
пистолете.
— Не бойся, — сказала, — маленький. Я стрелять умею, меня муж учил.
А у самой в лице ни кровинки.
Снаружи по снегу заскрипели шаги. Спешился, подходит!
Она наставила дуло, зубами впилась в нижнюю губу, а Митю толкнула, чтоб
под сиденье лез. Шепнула:
— Уши заткни и глаза прикрой, рано тебе еще такое видеть.
Он спрятаться-то спрятался, а глаза закрывать не стал, подглядывал
из-за ее подола.
Шепнула:
— Уши заткни и глаза прикрой, рано тебе еще такое видеть.
Он спрятаться-то спрятался, а глаза закрывать не стал, подглядывал
из-за ее подола. Дверца распахнулась.
Разбойник был сущий великан, заслонил. собою весь белый свет.
— Христом-Богом! — попросила графиня, держа оружие обеими руками и целя
ему прямо в лоб. — Бери что хочешь и уходи! Не доводи до греха!
Он хрипло захохотал, глаза в прорезях от этого сузились в щелки.
Тогда она взяла и выпалила.
Карета наполнилась дымом, но еще до того Митя увидел, что лихой человек
ловко присел, и пуля не причинила ему никакого ущерба.
Павлина ударила его рукояткой по голове, но это великану было нипочем.
Он отнял пистолет, швырнул на пол. Однако храбрая И тут не унялась.
Вцепилась злодею в лицо, сорвала с него маску.
Пикин!
Митя забился под сиденье как можно дальше, и больше ничего не видел,
лишь слышал голоса.
— Что ж, значит, нечего и таиться, — сказал ужасный преображенец. —
Только теперь придется ваших слуг того. Лишние доводчики мне не надобны.
— Не надо! — взмолилась она. — Вам ведь, сударь, не они нужны, а я. Иль
ваш господин нарочно велел вам душегубствовать?
Капитан-поручик отрезал:
— Сами виноваты. Нечего было маску срывать, лучше б в обморок пали. Что
мне князь велел, то меж ним и мной останется. Только никакие это не
душегубства, а преступления любви, безумства страстей. Посидите-ка.
Хлопнула дверца.
Жалкий голос — не поймешь чей, Фомы или Левонтия — попросил:
— Мил человек, мил человек… Графиня все повторяла:
— Боже, боже…
И снова приблизились шаги, скрипнули петли.
— Прекрасная Псишея, — объявил Пикин. — Имею приказ доставить вас в
некой прелестное место, где вас ожидает бог сладострастия Амур. А еще ведено
вам передать…
— Откуда вы узнали, где меня искать? — перебила Хавронская. — Я никому
не говорила.
Пикин (по голосу слышно) ухмыльнулся:
— Тише надо было перед дворцом кричать про Московский тракт. Ага,
подоспели наконец, курьи дети.
Это он про топот подъехавших коней сказал.
Пошел навстречу своим гайдукам или кто там с ним был. Закричал на них,
заругался.
Павлина же опустилась на четвереньки, вытащила Митю из укрытия.
— Быстрей, миленький, быстрей. Беги!
Этот зверь и дитя малое не пощадит! Ну же!
Береги тебя Господь!
И насильно выпихнула в дверцу. Митя упал в снег, бесшуйно. Откола на
обочину, где сугробы.
К покривившемуся дормезу подошли пятеро.
— Вишь, барин, ось треснула, — сказал один. — Тут возни дотемна. Пока в
лесу подходящее дерево сыщешь, пока приспособишь. Каретища вон какая, осина
или береза не пойдет, дубок нужен.