Надо только его батюшке с матушкой
объяснить, что это ради его спасения.
— Не надо им объяснять! — крикнул Самсон, покоренный величавой
простотой идей. А еще говорят, будто женский пол разумом слабее мужского. —
Я и так поеду!
— Но я слишком стар для вас, — сказал Фондорин испуганно.
— Любящие всегда одного возраста, — назидательно ответила графиня.
— Я нищ, у меня ничего нет.
— А это слова обидные. После будешь просить у меня за них прощения.
— И наконец, — совсем потерялся Данила, — у меня дитя от прежней
женитьбы. Вот оно, перед вами. Я искал его и нежданным образом нашел.
Павлина озадаченно перевела взгляд с Фондорина на мальчика и, кажется,
догадалась, в чем дело.
— Это не твое дитя, а наше. И ежели ты не женишься на матери своего
сына, то утратишь право именоваться порядочным человеком. Гляди, ты совсем
его заморозил в своих убогих санях. Беги в карету, Митюша.
— Я Самсоша, — поправил сын.
x x x
Перед самой Драгомиловской заставой догнали гренадерскую роту, видно,
возвращавшуюся с плаца. Впереди маршировали барабанщики, ложечники,
мальчики-флейтисты. Сбоку вышагивал субалтерн — ротный капитан по утреннему
времени, должно быть, еще, почивал.
Флейты монотонно высвистывали строевую мелодию, барабаны стучали
невпопад, ложечники и вовсе не вынули своих кленовых инструментов.
Павлина велела кучеру остановиться. Поманила офицера.
— Скажите, господин военный начальник, умеют ваши музыканты играть
«Выду ль я на реченьку»?
— Как же, сударыня, — ответил румяный от мороза офицер, с удовольствием
глядя на красивую даму. — Новое сочинение господина Нелединского-Мелецкого,
вся Москва поет.
И пропел звонко, чувствительно:
Выду ль я на реченьку, погляжу на быструю,
Унеси ты мое горе, быстра реченька, с собой!
— Так пусть сыграют, — попросила Павлина; — И коли постараются, всей
роте на водку.
— А мне что? — томно спросил субалтерн.
Из глубины экипажа колыхнулся было суровый Данила, но графиня толкнула
его в грудь — сиди.
— А вам поцелуй, — пообещала она. — Воздушный.
— Идет!
Офицер обернулся к музыкантам.
— Ну вы, мухи сонные! Хватит нудить. Давай «Реченьку»! Да живо,
радостно! Барыня магарыч дает. Раз два-три! Эй, флейты, начинайте!
Глава двадцать третья. ОТЦЫ И ДЕТИ
И флейты чисто, проникновенно заиграли душераздирающий вальс,
оплакивавший солдат, которые пали на далекой, давно забытой войне.
Вряд ли когда-нибудь это маленькое, недавно возрожденное из запустения
подмосковное кладбище видело такие похороны — разве что в 1812 году, когда
здесь хоронили воинов, что скончались от ран после Бородинского сражения.
Очень вероятно, что где-то здесь, в одной из братских могил тех, «чьи имена
Ты, Господи, веси», лежал и дальний предок Николаса, молодой профессор
Московского университета Самсон Фандорин, записавшийся в ополчение и
пропавший без вести в деле при Шевардинском редуте.
Но только и тогда, два века назад, вряд ли на церковном погосте могло
собраться столь блестящее общество — чтоб траурные мелодии исполнял секстет
с мировым именем, а на аккуратных дорожках, меж тщательно реставрированных
старых и еще более роскошных новых надгробий, теснилось такое количество
красивых и знаменитых женщин. Были, конечно, и мужчины, но прекрасный (не в
учтивом, а самом что ни на есть буквальном значении этого слова) пол явно
преобладал. Редкие снежинки медленно летели с опечаленных небес, чтобы
эффектно опуститься на соболий воротник или растаять на холеной, мокрой от
слез щеке.
Вдовы не было, да и не могло быть. Во-первых, потому что из
спецотделения психиатрической больницы не выпускают даже на похороны
собственного мужа. А во-вторых, потому что убийце нечего делать у
свежевырытой могилы своей жертвы.
Соболезнования принимала дочь, она же наследница усопшего. Маленькая
девушка со строгим, бледным лицом стояла возле усыпанного дорогими цветами
палисандрового гроба и с серьезным видом слушала, что нашептывали ей
всхлипывающие красавицы. Одним отвечала что-то, другим просто кивала.
Соболезнования были долгими, так что к девушке выстроилась целая длинная
очередь.
Отовсюду доносились звуки рыданий — от сдержанно-трагических до
откровенно истерических.
Известно, что внезапная и, в особенности, драматично внезапная смерть
всегда поражает воображение больше, чем мирная кончина, а покойный покинул
мир чрезвычайно эффектным образом: чтобы любимая жена во сне перерезала
скальпелем горло — такое случается нечасто. Но одно лишь сострадание к
безвременно оборвавшейся чужой жизни не способно вызвать такую бурю скорби.
Столь неистово оплакивают лишь самих себя, думал Николас, стоявший в
траурной веренице самым последним.
На печальную церемонию он выбрался, можно сказать, нелегально — наврал
жене, что едет в Шереметьево встречать Валю Глена, который во флоридской
клинике обзавелся новым носом, еще краше прежнего. Знай Алтын о похоронах,
она, наверное, приехала бы на кладбище, но не для того, чтобы возложить на
могилу цветы, а чтоб плюнуть в гроб. С нее, пожалуй, сталось бы…
Очередь все же двигалась. К дочери умершего подошла дама, стоявшая
перед Фандориным. Дама сняла темные очки, и он узнал всенародно обожаемую
эстрадную певицу.
— Мирандочка, миленькая, — завсхлипывала дива, — это правда? Вы правда
нашли? Солнышко мое, я на колени упаду, честное слово!
— Только не здесь, ладно? — ответило юное создание.