Было тихо-тихо, только поскрипывали ветки да
шуршала ленивая поземка. Митя поднял глаза.
В промежутке меж серыми кронами чернело небо. Что там, за ним? Вдруг
показалось, что, если получше всмотреться, непременно увидишь. Только надо
поторопиться, пока из замерзающего тела не отлетела душа.
Он прищурился, и небо качнулось ему навстречу. Митя сначала удивился,
но обнаружил, что удивляться тут нечему. Оказывается, он уже не лежал на
земле, а парил в воздухе, меж острых верхушек елей, и это было замечательно
хорошо. Посмотрел вниз — там, на снегу, вроде бы и в самом деле кто-то
лежал, но смотреть на него было неинтересно, небо манило куда больше. Митя
повернулся к нему лицом, и оно стало стремительно приближаться. Странно, оно
было все такое же черное, даже еще черней, но вовсе не темное. Он понял:
просто в небе таится такой яркий свет, что смотреть больно, от этого на
глазах пелена. Поразительно, как он раньше этого не замечал. Чем выше
поднимался Митя, тем больше глаза привыкали к этому сгущенному сиянию, и вот
уже он летел не через черноту, а через янтарный свет, и что-то начинало
просвечивать там, впереди — не то круг, не то некое отверстие. Митя сделал
усилие, чтоб лететь еще быстрее, так ему не терпелось побыстрей разглядеть,
что это за штука.
И он услышал голос — скрипучий, древний-предревний. Голос произносил
что-то неразборчивое, но явно звал его, Митю. Однако именовал не Митей, а
каким-то другим, не известным ему прозванием.
— Маалой, — взывал голос. — А, Маа-лой!
Стало быть, такое здесь, на небе, у него будет имя? Сначала был
Дмитрий, потом Митридат, а отныне Маалои?
Он раскрыл глаза пошире и увидел: то, что издали представлялось ему
кругом или отверстием, на самом деле — лик.
Вглядевшись в это лицо, он задрожал — такое оно было страшное:
сморщенное, с косматыми седыми бровями, загнутым носом, а посередь носа
бородавка.
И чудесный свет вдруг померк, снова стало темно. Митя заклацал зубами
от холода и увидел, что вовсе он не на небе, а на снегу, под черными елями,
а над ним склонилась жуткая старуха, вся замотанная в грязные платки.
— Малой, эй, малой, — проскрипела она своим дребезжащим голосом. — Ты
чего? Примерз? Ну-тко, ну-тко. — И потянула к нему свои костлявые пальцы.
Это Баба Яга, понял Митя, нисколько не удивившись, однако перепугался
сильно, еще больше, чем давеча волка. Костяная нога, седые усищи, железны
зубищи. Еще премудрый Д’Аламбер писал (или барон Гольбах? — голова
промерзла, утратила ясность), что не все в народных преданиях суеверие и
вымысел. Сказочные драконы, к примеру, суть воспоминание о старинных
пресмыкающихся, некогда населявших планету, и ныне остовы тех чудищ в разных
местах откапывают. Вот и Баба Яга, выходит, не суеверие, а всамделишная
лесная ведьма.
Вот и Баба Яга, выходит, не суеверие, а всамделишная
лесная ведьма.
Сил сопротивляться злым чарам не было. И когда Баба Яга, кряхтя,
взвалила Митю себе на закорки, он только жалобно захныкал. Она же тащила его
куда-то — должно быть, за темные леса, за синие озеры, в черные болота, в
глубокие норы — и ворчала:
— Ишь чижолый. Куды чя? До мельни? Не шдюжу, не молодайка. А вот я чя к
Даниле-угоднику, ага. Пушкай он, Данила. Ага.
Смысла ее заклинаний он не понимал, ибо от холода, слабости и страха
мозг совсем перестал источать мыслительную эманацию. Осталось только дикое,
темное, из самого раннего детства: сейчас Баба Яга приволочет добычу в свою
избушку на курьих ножках и сожрет, а косточки выплюнет.
Уйти на достойный, античный манер не получилось. Жизнь оканчивалась
как-то очень по-русски, очень по-детски и ужас до чего страшно.
Митя тихо заплакал. Хотел маменьку позвать и даже увидел ее будто наяву
— всю розовую, пахнущую фиалковой эссенцией, но маменька сидела перед
зеркалом и не оглянулась на свое злосчастное чадо.
Ведьма положила пленника на снег посреди небольшой поляны.
Приподнявшись, он увидел бревенчатый сруб с крошечным слюдяным оконцем, в
котором горел противоестественно яркий свет. Курьих ног под избушкой Митя не
разглядел — наверно, их снегом засыпало.
Старуха громко постучала в дверь железным кольцом, потом вдруг
подхватила подол и с нежданной прытью припустила в чащу. Миг — и ее не
стало, исчезла во тьме.
От диковинного поведения ведьмы Митя перепугался еще больше, хотя,
казалось, куда уж больше-то?
Это она меня в подарок принесла, в подношение, догадался он. Некоему
чудищу, которое над ней властвует, а стало быть, еще страшней ее. Кто там у
няньки Малаши из лесной нечисти был кроме Бабы Яги? Лесной Царь, вот кто.
Который к людям, проезжающим через лес, сзади тихонько в телегу садится и
малых деточек крадет. Как она напевала, Малаша-то? «Царь Лесной подсядет,
Митеньку покрадет».
Лязгнула дверь, и Митя увидел перед собой Лесного Царя.
Он был вовсе не похож на маскарадную фигуру, какую вчера изображал
Наследник. Настоящий Лесной Царь оказался высок и худ, прям как палка, с
длинной седой бородой и седыми же волосьями до плеч, а брови черные. И глаза
тоже черные, блестящие. Они сурово воззрились сверху вниз на съежившегося
Митю. Голос, звучный и вовсе не стариковский, грозно произнес:
— Это еще что за аппариция? Подкидышей мне только недоставало! Что я
вам, Воспитательный Дом?
Перешагнул через Митю и как был, в одной черной, перепоясанной кожаным
шнуром рубахе, выскочил на поляну. Повертел головой туда-сюда, но Бабы Яги,
как уже было сказано, и след простыл.
Тогда Лесной Царь обернулся к Мите и излил свой гнев на него:
— А ну говори, чертенок, чей ты и из кадкой деревни! Из Салтановки? Иль
из Покровского? Все равно дознаюсь и назад отведу! Ах, что удумали, плебеи
неблагодарные!
Сердито топнул ногой в коротком войлочном сапоге.