Ну, проклятый Cercopithecus{Мартышка (лат.)}
из семейства приматов, нет такого закона, чтоб у дворянских сыновей пряжки
воровать!
И ринулся в погоню — тоже на четвереньках, ибо так обсервация лучше.
Ага, вон ты где, за лаковыми ботфортами! Зефирке игра в догонялки,
похоже, понравилась. Она оборачивалась, корчила рожи, в руки не давалась.
От ботфорт к палевым чулкам; потом к старомодным башмакам с высокими
красными каблуками; потом под кресло. Чуть-чуть не поспел за юбчонку
ухватить, выскользнула. Но дальше прятаться Зефирке было негде: голый
паркет, стена, боковая дверь.
Попалась!
Митя поднялся, растопырил руки.
— А ну, дай!
Мартышка вынула пряжку изо рта, сунула под мышку и вдруг отмочила
штуку: подпрыгнула, повисла на дверной ручке, и дверь приоткрылась. Подлая
воровка шмыгнула в темную щель, исчезла.
Ну нет, шалишь! Митридат Карпов от поставленной цели не отступится.
Митя оглянулся назад — одни спины, никто не смотрит. Стало быть,
вперед, в погоню.
Зефирка ждала на том конце большой, с завешенными окнами комнаты.
Задрала юбку, махнула хвостом, для которого в панталончиках имелся особый
вырез, и побежала дальше — но не слишком споро, будто не хотела, чтоб
преследователь совсем отстал.
Так пробежали пять или, может, шесть пустых комнат. Митя их толком не
рассмотрел, не до того было. А в невеликой, славно протопленной каморе (в
углу поблескивала бело-синими изразцами большущая голландская печь) воровка
прыгнула на лавку, с лавки на портьеру, с портьеры под потолок и вдруг
исчезла.
Что за чудо?
Митя пригляделся — вон оно что! Печь шла не до самого потолка, там была
щель, этак с пол-аршина. Надо полагать, для циркуляции нагретого воздуха.
По портьере лазить человеку невозможно, поэтому со скамьи он
вскарабкался на подоконник, оперся ногой на медную ручку Заслонки, другой
встал на приступку, ухватился за фрамугу, а там уже можно было и до печного
верха дотянуться.
Ну вот и встретились, мадемуазель Зефира! В узком, темном надпечье
передвигаться получилось только ползком. В носу щекотало от пыли, и мундир с
кюлотами, наверно, запачкались, но зато пропажа была возвращена — мартышка
без боя вернула пряжку, сама протянула.
Выходило, что она не подлая и не жадная. Оказавшись на печи,
угомонилась, дразниться перестала. Может, она вовсе и не бежала от Мити, а к
себе в гости звала?
А судя по некоторым признакам, именно здесь, на печи, находилось
Зефиркино жилище или, вернее сказать, ее эрмитаж, куда посторонним доступа
не было. Когда глаза приобвыклись с темнотой, Митя разглядел разложенные по
кучкам сокровища: с одной стороны пол-яблока, несколько коржиков, горку
орехов; с другой — вещи поинтересней.
Золотая ложечка, большой хрустальный
флакон, еще что-то, переливавшееся голубоватыми бликами. Взял в руку —
алмазная звезда. Верно, та самая, утащенная у незадачливого старичка. Надо
вернуть, то-то обрадуется. Во флаконе темнела какая-то жидкость. Духи?
— Нехорошо, — сказал Митя хозяйке. — А если каждый начнет таскать, что
ему нравится? Это у нас тогда как во Франции выйдет — революция.
Зефирка погладила его сухой лапкой по щеке, сунула огрызок печенья —
угощайся, мол.
— Мерси. Давай-ка лучше отсюда слезать, не то…
Тут в комнате раздались шаги — вошли двое, а то и трое, и Митя
замолчал. Ах, нехорошо. Найдут на печи, да еще с ворованным. Не ябедничать
же на Зефирку, тварь бессловесную и к тому же, как выяснилось, нескверную
сердцем.
— …Будто мало девок! Никогда не мог понять, почему нужно непременно
упереться в какую-нибудь одну! — произнес мужской голос, показавшийся
знакомым. — Ведь суть-то одна, вот это, и ничего более. — Раздалось легкое
пошлепыванье, будто стучали ладонью по ладони или, скорее, по сжатому
кулаку, после чего говоривший продолжил. — Эк что придумали, статс-даму вам
подавай! Царскую свойственницу! Да в своем ли вы уме, князь? Блажь, и к тому
же преопасная. Предосторожность с мальчонкой вас не спасет. Князь, вы не
думаете ни о себе, ни о преданных вам людях!
Метастазио — вот кто это, узнал Митя.
— Оставь, надоел, — ответил второй (уж понятно, кто). — Клянусь, она
будет моей, чего бы мне это ни стоило.
— Чего бы ни стоило? — зловеще переспросил итальянец. — Даже, к
примеру, положения, высшей власти, наконец, самое жизни? Помните про
завещание. Вы в двух шагах от сияющей вершины, а норовите броситься в
пропасть! Что вас ждет, если воцарится курносый — об этом вы подумали?
— Ему что, — басисто вступил в разговор третий, неизвестно кто. — Ну, в
поместье сошлют или, шишки зеленые, за границу укатит. А за горшки платить
нам с вами, Еремей Умбертович. Ma foi{Право (фр.)}1, Платон, ну ее к черту,
дуру жеманную. Ты не думай, нешто я не понимаю, каково тебе со старухой
слюнявиться? Я тебе, сосенки точеные, нынче же из табора такую богиню
доставлю — затрясешься. И шито-крыто будет, никто не сведает!
— Молчи, Пикин. Ты дурак, тебе только по шлюхам таскаться. Оба
заткнитесь! Мое желание вам — закон. А перечить будете, выгоню прочь. Нет,
не выгоню — болтать про меня станете. В медвежью яму кину, ясно?
Загрохотали гневные шаги — один ушел, двое остались. Значит, придется
еще ждать. Зефирка положила Мите голову на плечо, сидела тихо.
Внизу помолчали.
— Ну что, Пикин? — медленно произнес секретарь светлейшего. — Сами
видите, наш петушок вовсе ума лишился. Дальше ясно: поймают с поличным (уж
ловильщики сыщутся) да и взашей.