Хорошая зимой
езда, не то что летом. Никакой тряски, да и скорость совсем другая. Один
фельдъегерь во дворце хвастал (Митя сам слышал), как по зимнему времени
пролетел 600 верст до Москвы за 36 часов. Не ел, не спал, только лошадей
менял.
Вскоре после полудня прибыли в Новгород, город настолько древний, что
год его основания неизвестен — он появился еще прежде Руси. Щурясь на
сияющий под солнцем купол Софии, Митридат проверил память: обширность сего
поселения 452 десятины, население две тысячи душ. А в XV столетии людей
здесь проживало в двести раз больше. Если задуматься, то же когда-нибудь и с
Москвой будет, и с Петербургом, и даже с Парижем. Придут в запустение и
обезлюдят, ибо всему на свете приходит конец.
Он зажмурился и представил будущие руины Москвы: обвалившиеся
кремлевские стены; голая Красная площадь, по которой бредет одичавшая кошка;
поросшая бурьяном Тверская; слепые окна домов. Бр-р-р, привидится же такая
страсть.
— Что, мусенька, морщишься? — погладила его по голове Павлина. — Устал?
А вот мы отдохнем, чаю с пряниками попьем, нам теперь бежать незачем. Город
большой, никакие буки Митюшеньку не обидят. Это, сладенький, Новгород, Новый
Город. Когда-то давным-давно он и вправду был новый, а теперь
старый-престарый. Ты вот тоже сам собою молоденький, весь новенький, а
пройдет много-много лет и будешь старый старичок, как дед Данила. Правда,
смешно?
— Смесьно, — подтвердил Митя.
Животики надорвешь. Ничтоже ново под солнцем. Иже возглаголет и речет:
се, сие ново есть, уже бысть в вецех бывших прежде нас…
Остановились в самой лучшей гостинице «Посадник». Данила проследил, как
распрягают лошадей, и исчез — сказал, хочет навестить старинного знакомца, у
него и отобедает. Митя же с Павлиной поели ухи с кашей и отправились за
покупками — такое, видно, у графини было обыкновение: куда ни приедет, хоть
бы даже в самое захолустное место, сразу идет на товары смотреть.
В Новгороде лавки были много богаче, чем в Любани, и Павлина затеяла
Митю наряжать. Сначала увидела в магазине батистовое платьице, «прелесть
какое милое», и загорелась одеть Митю девочкой, но он закатил такой рев
(иных средств обороны в арсенале не было), что от этого плана графине
пришлось отступиться. По взаимному согласию преобразовали Митю в казачка:
досталась ему синяя бекеша, сафьяновые сапожки, а краше всего была
мерлушковая папаха с алым шлыком. Посмотрелся он в зеркало и очень себе
понравился — прямо запорожский лыцарь.
В общем, день провели с приятностью, а вечером сели в дворянской зале
«Посадника» пить шоколад. Павлина распорядилась, чтоб седобородого старика
по имени Данила, когда придет, вели прямо сюда. Собиралась наградить его
щедро, ста рублями, сердечно поблагодарить за добро и отпустить обратно в
лес.
Кучер теперь был свой — Хавронская подрядила ямщика из местных.
Была Павлина весела, благодушна. Рассказывала Мите про то, как славно и
покойно покатят они теперь до Москвы. Одни не поедут, упаси Господь, а
только с хорошими попутчиками. И никакой Пикин тронуть не посмеет.
Похоже, по вечерам «Посадник» превращался в подобие салона или клоба,
ибо чистой публики в зале собралось изрядно. Были и проезжающие, и местные
дворяне. Закусывали, пили чай с кофеем, вели негромкие, приличные разговоры.
Митя смотрел на приятную картину и думал: вот если б у нас в России все
население было столь же пристойным, тогда жили бы не в грязи и пьянстве, а
культурно, как в Голландии или Швейцарии. Прав Данила, тысячекратно прав:
надобно всемерно увеличивать активную фракцию.
Подошел солидный человек, немолодой. Прилично представился:
— Коллежский советник Сизов, служу в канцелярии его превосходительства
господина наместника. Почитаю долгом гостеприимства объезжать гостиницы, где
останавливаются путешественники благородного звания, и спрашивать, нет ли в
чем недовольства.
И это Мите тоже понравилось.
Павлина назвалась Петровой, московской дворянкой, поблагодарила за
заботливость.
Местный чиновник погладил Митю по щеке:
— Славный какой казачок. Как тебя звать? У самого взгляд цепкий,
внимательный.
Видно такой уж серьезный человек, что даже с детьми по-иному не умеет.
Пролепетал ему:
— Митюса.
— Ну-ну.
Коллежский советник отошел к соседнему столу, где сидела путешествующая
из Москвы помещица с сыном и дочкой. Поговорил и с помещицей, тоже и про
детишек не забыл. Потом сделал козу маленькому краснощекому немчику, который
с гувернером ехал в Тверь, где его фатер служил в акцизе. И лишь после
этого, исполнив долг гостеприимства, сел к огню выпить пива.
А вскоре в залу вошел еще один господин — в коричневом камлотовом
сюртуке, замшевых сапогах до колен, с аккуратно напудренными волосами.
Постоял у порога, откашлялся и направился прямиком к камину, подле которого
сидели Хавронская и Митя.
Посмотрев в лицо вновь прибывшему, Митя ахнул. Этот взгляд из-под
черных бровей, скептические морщинки у глаз, высокий лоб не узнать было
невозможно.
Данила! Но сколь преображенный!
Без бороды, с обнажившимся лицом — худым, тонкогубым, прорытым резкими
складками — он вовсе не походил на старика. Скорее на зрелого мужа, не так
давно преодолевшего цветущую пору жизни. Длинные волоса лесной лекарь
обстриг чуть ниже ушей, вверху взбил, сзади завязал в косицу и теперь их
седина выглядела обыкновенной припудренностыо.
Смущенно подмигнув Мите, Фондорин поклонился графине. Та морщила лоб,
словно не могла припомнить давнего, успевшего подзабыться знакомого.
— Раз уж я в городе.