Нету, и всё тут. Их вообще уже нету среди живых. Давно в Серых Пределах — по его, Фесса, вине, и ничего тут уже не изменишь. А раз инквизитор прибегает к такой грубой лжи — то ложь и всё остальное, что он тут наго ворил. Только окажись у них в челюстях, некромант Неясыть, забудешь враз, как родных отца и мать звали.
— Ну? Так что скажешь, некромант Неясыть? — допытывался Иероним. — Что ответишь? А, понимаю, понимаю, Тёмные никому не верят на слово, а Святую Инквизицию вообще считают скопищем кровавых палачей, подонков и негодяев…
— А и догадлив же ты, отец Иероним, — ровным голосом сказал Фесс.
— Надо тебе прямо сказать, именно так я и считаю. И, боюсь, тебе меня уже не переубедить.
— А собственноручное писание Его святейшества архипрелата тоже тебя не убедит? — невинным голосом осведомился инквизитор.
Фесс покачал головой.
— Нет, не убедит, инквизитор. Ничто, ни слово, ни дело вашего братства меня ни в чём не убедят. Что поделать, вот такой уж я человек недоверчивый.
— То есть ты отказываешься? — тотчас спросил Иероним.
— Разумеется, — кивнул некромант. — Давай, командуй атаку. Вижу, тебе мало уже пролитой крови. Ты хочешь ещё. Что ж, продолжим.
Иероним выразительно пожал плечами.
— Ты готов вот так вот просто обречь твоих друзей на смерть? Нечего сказать, вполне типично для Тёмного. Вполне, вполне типично.
— Мои друзья, инквизитор, — с трудом сдерживая бешенство, проговорил Фесс, — уже давно мертвы. Они погибли в том бою на площади Эгеста, или ты забыл? Они мертвы, и мне уже некого спасать. Ты лжёшь, чтобы заполучить меня, чтобы я оказался под властью Инквизиции, под властью вашего талисмана, гасящего магию, в прочной башне, как говорится, за семью дверьми, за семью запорами. И тогда со мной станут разговаривать не такие, как ты, а опытные дознаватели, отлично ориентирующиеся в сложнейшем искусстве воздействия на пытуемого посредством дыбы, клещей, иголок, тисков и тому подобного. Вот только не знаю, зачем вам нужны будут вырванные под пытками признания — если, конечно, предположить, что я почему?либо выберу ответы, а не просто смерть, хотя бы и тут, в пустыне. Ценность добытых такой ценой «признаний» не тянет и на пресловутый ломаный грош. Так что давай сражаться здесь и сейчас, инквизитор. Другого пути у нас нет. Давай сигнал своим, пусть готовятся. Думаю, вам даже нет смысла ждать утра.
Инквизитор помолчал, задумчиво поигрывая так и оставшимся нераскрытым свитком. Печати на шнурке были точно аркинские, в этом Фесс не сомневался.
— Хорошо, некромант. Сразиться мы с тобой всегда успеем. Я бы предпринял ещё одну попытку…
— Зачем? — перебил его Фесс. — Вы ненавидите меня, я ненавижу вас, и этим всё сказано. Ничто, инквизитор, слышишь меня — ничто, никакие твои слова здесь не подействуют. Вот если бы ты мог показать мне живую Рысь… сейчас, в этот самый момент, я бы убедился, что хотя бы в одном ты не врёшь. Тогда можно было б разговаривать дальше. А так мы только теряем время. Если, конечно, это не было твоей целью изначально — занять меня разговором, лишить сна и отдыха.
— Святая Инквизиция не ненавидит никого, даже самых закоренелых ересиархов и малефиков, — очень серьёзно возразил Иероним. — Мы скорбим обо всех вынужденных жертвах, но, с другой стороны, разве не сказано в Писании: «Не бойтесь разящих тело, душу же не могущих убить»? Мы разим тела, а не души. Мы очищаем их огнём, мы отправляем их в лоно Спасителя, дабы там, оставив позади тяжкий груз грехов и преступлений, они были бы готовы к перерождению и новой жизни. Ты можешь не верить мне, некромант, но я не ненавижу тебя. Я жалею тебя. Тебя и твоих друзей. Да, ты прав, я не могу показать тебе живую Рысь. Она далеко, в Аркине, в особой обители его святейшества. Она очень ценная… гостья, назовём это так, потому что никто её не пытает и не мучает за полным отсутствием смысла. Ты не веришь… гм…
— Не верю, — кивнул некромант. — Ни на полпальца. Всё это ложь. Не виню тебя, инквизитор, — тебе приказали лгать, вот ты и лжёшь. Разумеется, «во спасение». Ничего иного и ждать было нельзя. Так что уходи, тебе больше нечего сказать мне.
— Ты обрекаешь себя и своих друзей, свою любимую на смерть, — помедлив, сказал Иероним.
Разумеется, «во спасение». Ничего иного и ждать было нельзя. Так что уходи, тебе больше нечего сказать мне.
— Ты обрекаешь себя и своих друзей, свою любимую на смерть, — помедлив, сказал Иероним. — И если ты на самом деле можешь погибнуть в бою, быстрой и лёгкой смертью, то вот Рысь… Кислотная бочка — конец очень неприятный, поверь мне. Медленный, мучительный и очень, очень болезненный.
— Интересно, ты говоришь, что Рысь жива и здорова, а от отца Этлау совсем недавно я слышал совершенно противоположное, — не удержался Фесс.
— Преподобный отец Этлау исполнился великой святости, — очень серьёзно сказал инквизитор. — Простим великим людям остатки их маленьких человеческих слабостей.
— То есть ты хочешь сказать, что Этлау солгал? И никто не пытал ни Рысь, ни гнома с орком?
— Нет, — инквизитор не опустил взгляда. — Этого я сказать не хочу. Естественно, они все были подвергнуты… гмммм… тщательному допросу. Естественно, этот допрос сопровождался… гмммм… острыми методами. Но никто их не убивал, твоих друзей. Их подлечили, залатали… отправили в обитель… когда всем стало совершенно ясно, насколько ты важен. Эх, да что говорить, ты всё равно не веришь ни единому моему слову. Ну что ж, постараюсь, чтобы ты изменил столь предвзятое мнение. Когда ты попадёшь в плен, твоих друзей казнят у тебя на глазах.