Он мельком взглянул на доставшийся ему двуручник. Сталь так себе, да и работа не ахти. Нет, этот меч здесь не помощник. Ухмыльнувшись, Император коснулся белой перчатки. Интересно, понадобится ли тут его кровь, как при штурме твердыни Кутула?
Перчатка отозвалась с готовностью, пожалуй, даже где?то подобострастно. Было в этой услужливости что?то неприятное, словно перчатка тоже участвовала в заговоре.
Тем не менее никакой крови не понадобилось. Не было ни вспышек, ни грохота. На миг что?то сверкнуло, блеснуло — и засов оказался разрезан надвое. Императора согнуло от боли отката, однако своё дело заклинание сделало. Створки распахнулись.
Мрачный арочный коридор, какой Император и ожидал увидеть в подобном месте. И слабое мерцание в дальнем его конце, после долгого ряда глухих, железом окованных дверей.
Позади слышались глухие удары пополам с многоголосыми воплями — часть пиратской вольницы, похоже, пыталась взломать дверь, другая — те, что поумнее, — наверняка пустилась в обход.
Держа перед собой готовый для удара двуручный меч, Император быстро, почти что бегом, шёл по коридору. На тёмных стенах то и дело попадались странного вида гобелены — тёмные волны призрачной тьмы, растекающиеся по улицам городов, перехлёстывающие через крепостные стены, штурмующие неприступные скалы, на которых, словно воины в последнем отчаянном усилии удержаться, застыли белокаменные храмы, но не со знакомым символом Спасителя (от Эфраима Император давно уже знал, что эта вера победила и тут), а увенчанные железными флюгерами в виде двух воинов с поднятыми мечами, бьющимися спиной к спине.
Гобелены казались новыми. Мельком Император даже подумал, что же это за два воителя на храмовых шпилях и что случилось со сторонниками этой веры, когда в Эвиал вступила Истинная Церковь, церковь
Спасителя, — когда в дальнем конце коридора дверь распахнулась и навстречу высунулась стальная щетина длинных копий. Пираты оказались куда умнее, чем можно было б подумать. Они не лезли вперёд, они прятались за густым частоколом пик — однако Император не остановился. Белая перчатка сама просилась в дело, однако правитель Мельина подавил в себе этот порыв. «Это то, что от тебя ждут, — напоминал он себе. — Не поддавайся. Ни за что не поддавайся. Иначе, кто знает, можешь и совсем не увидеть Тайде».
Пираты ожидали, что их враг остановится перед сплошной стеной копейных наверший. Идти на них грудью рискнул бы лишь самоубийца.
Или Император Мельина в выкованных гномами доспехах с яростным василиском на груди.
Крутнулся над высоким шлемом двуручный меч, и Императору вдруг показалось, что он вновь ведёт легионы на приступ твердыни Кутула; в груди оживала прежняя ярость, ярость правителя великой Империи, что пронёс через всю жизнь горькую обиду мальчика, у которого отняли единственное живое существо, по?настоящему, неложно любившее его. У юного тогда Императора маги Радуги жестоко убили (его же, Императора, руками) щенка; сейчас кто?то другой попытался лишить Императора единственной, которую он любил и которая любила его, — так чем же они отличаются от Радуги?..
Они узнают его гнев. Все, кто встал на его пути. Неважно, по неведению ли или по собственной злой воле.
Двуручный меч крутится всё быстрее и быстрее. Первая пика рывком клюёт Императора в грудь, тот чуть поворачивается, и остриё бессильно соскальзывает по гладкому нагруднику. Гномы не подвели. А в следующий миг меч Императора, свистнув, обрушивается вперёд, разрубая копейные древки. Прежде, чем пираты успевают опомниться, Император уже оказывается среди них, в самой гуще…
Считается, что двуручный меч не годится для боя в плотной толпе. И это справедливо — если драться по всем правилам. Император правила отбросил. Раз и навсегда. Уже давно. Когда выходил с несколькими когортами против магов Мельина…
Император держал клинок, словно топор, левой рукой прямо за лезвие, и орудовал им, нанося удары то остриём, то тяжелым эфесом. Круглый шар противовеса дробил кости и сминал шлемы, человеческая рука разила сейчас с поистине нечеловеческой силой, потому что Император вновь видел перед собой своего щенка, распятого на тёмном камне алтаря, и самодовольную Сежес с компанией, утверждавшими тогда, что правитель Империи не может проявлять «мягкосердечности». Что ж, он уже доказал — в первую очередь той же Сежес, — что оказался способным учеником.
Кровавый клубок прокатился к дверям, оставляя на своём пути смятые и нелепые человеческие фигурки, словно игрушки, сломанные и разбросанные злым ребёнком. Император прошёл сквозь строй копейщиков и шёл так до тех пор, пока пираты не дрогнули и не кинулись врассыпную. Они?то были живыми, и они?то, в отличие от каких?нибудь безмозглых чудищ, порождений отвратной магии, умереть не стремились.
Гнаться за ними Император не стал. Беглецы с воплями ныряли в какие?то боковые двери, гремело железо лихорадочно задвигавшихся засовов. Кто?то пустил арбалетную стрелу — промахнулся от страха.
Император остановился. Доспехи забрызганы кровью, но сталь гномов доказала, что за неё не зря платили золотом по весу чуть ли не как три к одному. Ни единой вмятины или даже царапины на нагруднике, наплечниках, пластинах, прикрывавших руки и ноги.