— О каком таком деле вы все время талдычите, пан Данек?!
— Учить, лечить и защищать. Три главных мужских дела на свете, пани Елена. Все остальное — производные и вспомогательные функции.
— Ну, потрясающе. Просто потрясающе…
— Мне тоже нравится, — Майзель ослепительно улыбнулся.
— Черт подери вас совсем, пан Данек…
— До этого, надеюсь, довольно далеко, если вообще когда-нибудь дойдет. Что? Вы что-то сказали?
— Я так и предполагала.
— Что именно?
— Вы, помнится, обвинили меня в том, что я вас провоцирую. Но вы сами… Вообще все, что вы делаете — провокация. Не так ли?
— Я предпочитаю более обтекаемый термин.
— Какой же?
— Государственное строительство. Это этапы государственного строительства, дорогая. И не только у нас — везде… Государства должны быть удобными, ненавязчивыми и безопасными. Но при этом — сильными и мгновенно реагирующими на проблемы граждан. А одетые, как дервиши, молодые люди с железными болтами в бровях и гайками в носу, слоняющиеся без дела по улицам с баллонами нитрокраски — это проблема. И бандиты повсюду — проблема. И прозрачные границы, через которые сочится в страну всякая мерзость — это проблема. Проблем много, и все их надо решать. Пусть и не сразу. А не жить с ними рядом десятилетиями и уговаривать себя, что это не проблема, а так, мол, прыщик на попке, рассосется… Не рассосется. Как не рассасывается, собственно, нигде. Только у нас. Практически рассосалось, вы не находите? И мы не болтаем, а, как минимум, пытаемся строить это самое государство…
— Я думаю, что это называется — фашизм. Пусть бархатный, но фашизм…
— У-у… Да ради Бога, дорогая. Назовите это так, как вам больше нравится. Только я думаю, что порядок в стране — это не фашизм, а просто порядок. Порядок и честная власть.
— Разве власть бывает честной?!
— Бывает, пани Елена.
— И каков критерий отличия честной власти от… подлой?
— Превосходная антонимическая пара, пани Елена. В самую точку…
— Я, помнится, как-то обещала вам подыграть. Или вы это обещали?! Черт вас побери совсем, я запуталась! Неважно. Итак?
Майзель улыбнулся, посмотрев на Елену, и покачал укоризненно головой. Что ты так башкой своей драконьей мотаешь-то, свирепо подумала Елена, запутал меня, заморочил, а теперь мотаешь тут башкой, крокодил ископаемый!… И добро бы еще, если б я от речей твоих путалась, а ведь путает и морочит меня совсем, совсем по другому вопросу… Господи, испугалась она. Господи, да что же это такое?!.
— Итак, все очень просто, дорогая. Подлая власть говорит людям: я буду вас защищать. Я сама все понимаю, все умею, все вижу и всему знаю истинную цену.
И отбирает у граждан оружие. А поскольку претензии подлой власти на всеведение и всеблагость смехотворны, — и чем смехотворнее эти претензии, тем подлее власть, — получается фашизм. А честная власть говорит: я не всесильна. Я не всемогуща и не всеведуща. Я буду защищать вас до последнего вздоха, но я не Господь, а всего лишь власть. Поэтому — берите оружие и учитесь владеть им, и смело идите в бой со злом. Я поддержу вас законами и судами, полицией и пенитенциарной системой, но заменить народное чувство справедливости я не могу. Вот вам творение господина Кольта, сделавшее нас всех равными. Возьмите. И будьте гражданами — смело смотрите в глаза негодяев. Через прорезь прицела.
Елена долго молчала, глядя на Майзеля. Пожалуй, королева была права, подумала она. На это трудно что-нибудь возразить…
Но она рискнула:
— И вы поэтому раздали всем подряд оружие?
— Не мухлюйте, пани Елена. Не раздали, а разрешили покупать. По символическим ценам. И изменили законы, касающиеся мер и границ необходимой самообороны. И создали Национальную стрелковую лигу и Национальную гвардию. И покончили с насилием по отношению к безоружным жертвам. Потому что у преступника всегда есть оружие, пани Елена. Всегда, — независимо от того, продается оно или нет, и сколько стоит. А если преступник знает, что вместо крика «помогите» его встретит шквальный огонь, он тысячу раз подумает, стоит ли лезть. И статистика — за нас, пани Елена. Падение уровня преступлений против личности — почти в тридцать раз за десять лет.
— Да-да-да. Американские ценности.
— Кстати, ценности эти не только и не столько американские. В Российской Империи револьвер можно было заказать по каталогу, и почтальон приносил его на дом, а вооруженного насилия было много меньше, чем в Америке. А Швейцария? Вы думаете, нацисты остановились бы у швейцарских границ, если бы не знали, что их встретит полмиллиона вооруженных и очень сердитых мужчин? Да еще на горных тропах?
— Ну, им просто нужны были финансовые рычаги…
— Вы преувеличиваете степень рационализма нацистских вождей, пани Елена. А вот трусами они были самыми настоящими… И, кстати, с демократией в Швейцарии до сих пор дела обстоят совсем неплохо. Несмотря на автоматическую винтовку в каждом — или почти каждом — доме. И с преступностью — тоже проблем куда меньше, чем там, где владеть оружием может только преступник…
— Демократия есть вооруженный народ…
— Только так. А то, что привыкли считать демократией вы, на самом деле ни что иное, как ее тяжелейший кризис. Кризис ответственности, кризис воли, кризис существования, наконец. В этом смысле у нас — самая что ни на есть подлинная демократия. То, что мы сделали — это один из вариантов лечения. Никто не обещал, что лечение будет всегда и для всех одинаково приятным. Для вас, например. Но признаки выздоровления налицо…