— Чем могу вам помочь?
— Мне… Мне нужно к могиле его мамы.
— Чьей?!
— Да… Майзеля.
Пинхас долго-долго смотрел на Елену. Потом спросил тихо:
— Вы разве еврейка, милая пани?
— Нет, пан… Нет, реб Пинхас. Нет. Я не еврейка. Мне просто очень нужно…
— Хорошо, — кивнул хасид. — Хорошо… Идемте, я покажу.
Они довольно долго шли вдоль надгробий, стоявших так тесно, что они казались частоколом из каменных плит. Наконец, Пинхас остановился:
— Здесь. Когда перевозили их сюда, вы знаете, может, тут уже две сотни лет никого не хоронили… А когда их привезли, тут место свободное было. Как раз для двоих… Вы потом мне стукните в ворота, я вас выпущу…
Он развернулся и пошел обратно. Елена перевела взгляд… Две одинаковых, совсем небольших плиты черного полированного базальта. Надписи на иврите, — или на идиш? Елена не знала. И латинскими буквами — только имена: Рейзл и Симон.
Была вторая половина марта. Уже чувствовалось дыхание весны в небе, но было еще довольно холодно, хотя день выдался солнечный и тихий. Елена посмотрела вверх, на ветки по-зимнему голых деревьев, черные на фоне синего неба… Она знала, что на еврейские могилы не носят цветов, только камни, как символ памяти и вечности, но камень она не могла положить, все ее существо восставало против этого. Она достала из кармана дубленки маленькую свечку, зажгла, осторожно поставила на край плиты и отступила на шаг. И почти без сил опустилась на крошечную деревянную скамеечку, так кстати оставленную здесь кем-то.
— Здравствуйте, пани Руженка, — тихо сказала она. — Простите, что называю вас так… Простите, что буду говорить с вами по-чешски… Я знаю, вы поймете меня… Я столько должна вам сказать… И о стольком спросить… Я так его люблю…
ПРАГА, «GOLEM INTERWORLD PLAZA».
— Простите, что называю вас так… Простите, что буду говорить с вами по-чешски… Я знаю, вы поймете меня… Я столько должна вам сказать… И о стольком спросить… Я так его люблю…
ПРАГА, «GOLEM INTERWORLD PLAZA». МАРТ
Майзель говорил с кем-то по телефону, и вдруг, осекшись, скомкал разговор и вернулся к столу. Вызвал на экран Богушека, спросил быстро:
— Где она?
— Ты чего?
— Гонта.
— Сейчас…
Он пристально следил за лицом Богушека. Наконец, тот перевел взгляд со своих мониторов на Майзеля:
— Она на старом кладбище.
— Где?!
— Где-где, — передразнил его Богушек. — Там…
— Камеры.
— Уже… — Богушек посмотрел на экран и нажал кнопку, передавая изображение с одной из множества камер наблюдения, расставленных по всему городу, на экран Майзелю. — Как вы меня затрахали своей мелодрамой, если б вы только знали, голубки…
— Что… что она там делает? — тихо спросил Майзель, опускаясь в кресло. Он догадался уже, — просто не мог еще никак в это поверить.
— С мамой твоей разговаривает. Что еще она может там делать, по-твоему?!
— Господи, Гонта…
— Да ну вас всех к черту! — окончательно рассвирепел Богушек. — Не отвлекай меня, у меня дел по горло, понял?!
Господи, подумал Майзель. Господи, Ты что задумал, что же Ты такое творишь?!.
Он долго сидел, прикрыв глаза рукой. Потом поднялся, вытащил телефон и позвонил Вацлаву:
— Ахой, величество.
— Говори.
— Я уезжаю на пару дней в горы с Еленой. Прикрой меня.
— О, Господи Иисусе… Что опять?!
Выслушав его, король вздохнул:
— Езжай, дружище. Езжай…
— Не говори Марине ничего, хорошо?
— Добро. Скажи мне, это кончится когда-нибудь?
— Когда-нибудь, величество. Наверное. Ничего. Я сам виноват. Увидимся в воскресенье…
— Отставить. Сиди с ней, пока она не оклемается окончательно. Я обойдусь пока без тебя. Обсудим детали позже, тем более, все идет по плану…
— Звони мне.
— Не буду я тебе звонить. И всем остальным не разрешу. Понял? И ты не смей звонить. Дышите воздухом и занимайтесь любовью, пока не упадете. Все. Отбой. Счастливо.
— Спасибо, величество, — Майзель улыбнулся и сложил телефон.
Потом, отдав необходимые распоряжения, стал ждать Елену.
Она вошла в кабинет, бросила у дивана портфельчик и опустилась на подушки. Он подошел, сел рядом… Посмотрев на его лицо, Елена вздохнула:
— Подсматривал? Подслушивал?
Майзель кивнул:
— Не сердись. Ты же знаешь… Я просто умираю от страха за тебя, жизнь моя.
— Ах-ах, — усмехнулась Елена. — И что же теперь делать?
— Мы уезжаем.
— И что же теперь делать?
— Мы уезжаем.
— Куда?!
— Какая разница? — он пожал плечами и улыбнулся. — Просто уезжаем. Вдвоем.
— А как же… а дела?
— Ты — мое самое главное дело, Елена, — Майзель серьезно посмотрел на нее. — Самое главное. Не только сейчас. Я надеюсь, ты когда-нибудь все же поверишь в это…
— Мне нужно собраться… Куда мы едем хотя бы?
— Увидишь. Не нужно собираться, Елена. Поехали.
КРКОНОШИ. МАРТ
Он ехал удивительно медленно — по сравнению с тем, как он обычно это делал. Елена молча смотрела в окно, Майзель не теребил ее. Она вообще не любила разговаривать в машине, у нее возникало всегда такое созерцательное настроение в дороге, — это Майзель обычно развлекал ее всякими «майсн [68] », а Елена с удовольствием слушала и всегда улыбалась… Они ехали на северо-восток, в сторону Крконош, как быстро догадалась Елена.
Вскоре после того, как они миновали Гаррахов, дорога перешла в настоящий горный серпантин. Елена бывала в этих местах всего два раза в жизни, один раз в детстве с родителями и второй — в гимназические годы. Вечно было не до отдыха… Впереди уже выступали очертания Снежки с шапкой не то тумана, не то низких облаков. Потом дорога стала совсем узкой, потом закончился асфальт и начался укатанный гравий со снегом. Здесь еще было столько снега, сверкающего под весенним солнцем, что на душе у Елены немного поутихло.