— Нет, падре. Теперь… когда это случилось… И когда он наконец сказал… Мне просто нелегко представить себе, как все будет. Но я уже не сомневаюсь в себе… И в нем я больше не сомневаюсь. Больше — нет…
— Ах, дитя мое… Ты сможешь. Я знаю. Я вижу, — он поднялся, подошел к Елене и положил руку ей на голову. — Я благословляю вашу любовь, дитя мое. Пусть Всевышний даст вам силы и мужество для того, чтобы хранить ее до самого последнего дня вашего земного пути. Аминь.
— Они жили счастливо и умерли в один день, — Елена вдруг улыбнулась. — Теперь я понимаю, что это значит…
ПРАГА, «ЛОГОВО ДРАКОНА». МАЙ
Майзель проводил понтифика и почти сразу вернулся. Молча взял Елену за руку, привел на кухню, усадил, присел перед ней на корточки:
— Прежде чем ты окончательно решишься на что-нибудь… Я должен сказать тебе это, Елена.
Он поднялся, прошелся по кухне… Опять, подумала Елена, опять дракон… Господи, да что же творится с тобой, бедный мой мальчик… Она вздохнула и приготовилась слушать. И когда Майзель повернулся к ней, содрогнулась от его взгляда:
— Мир, в котором мы с тобою живем сейчас, — другой, чем он должен быть. Лучше, чем должен быть… Очень многое двинулось за эти годы. Я вижу картинку целиком — поверь, никто, ни один человек ее так не видит… Знаешь, на что это похоже? На трехмерную модель атмосферных потоков. Только вместо ветров, облаков и дождей — люди… Каждый человек. Как в микроскопе… Я знаю, чтобы передать это, слов нет в человеческих языках. И я не знаю, что это. Это происходит не постоянно, даже не каждый день — но когда происходит, мне кажется, что останавливается время, потому что на самом деле я вижу эту картинку какие-то доли секунды, а вспоминаю увиденное, проступает оно перед мысленным взором — часами. Я понимаю так ясно, что картинка эта — не у меня в голове. Что кто-то — или что-то — транслирует ее вот сюда, — Майзель постучал пальцем себя по виску. — Кто — или что — я не знаю. Как это происходит — не знаю. Почему? Нет ответа. Я могу лишь сказать — иногда мне кажется, этому… Ему… Если это Он… что Ему все равно, что будет. Все едино, как повернется… Он словно говорит мне — играй, играй дальше, человечек, теперь твой ход… Посмотрим, что ты можешь… Я делаю ход — и мир становится другим. Но люди… Все равно люди гибнут, Елена. Это не цугцванг, конечно, но только потому, что фигур на доске очень много — миллиарды. Такая страшная игра…
— Остановись.
— Нельзя! — закричал и он, и такая боль была в его крике, что Елену хлестнуло ею, как плетью по глазам. И продолжил — уже обычным голосом, даже тише, словно извиняясь за срыв: — Нельзя, Елена… Это как волчок, если перестанет крутиться и упадет, — все, конец… Всему конец. Другой мир ворвется сюда, и наш — навсегда исчезнет, растворится в нем. Другой мир, в котором я ничего не менял и не смогу изменить. Другой мир, в котором взрываются набитые пассажирами поезда, а самолеты с полными баками керосина влетают в небоскребы. Мир, в котором нет ни Вацлава, ни Михая, ни Александра, ни Бориса, ни Квамбинги, где абсолютно все мои друзья мертвы, а враги — сильны и живы… Мир, в котором умирает от голода в десятки, в сотни раз больше людей.
Мир, в котором нет ни Вацлава, ни Михая, ни Александра, ни Бориса, ни Квамбинги, где абсолютно все мои друзья мертвы, а враги — сильны и живы… Мир, в котором умирает от голода в десятки, в сотни раз больше людей. Мир, в котором резня и войны вспухают, как гнойные вулканы, распространяя смерть и смрад на тысячи километров вокруг… Мир, где люди боятся выйти на улицу с наступлением темноты и где дети замерзают насмерть в нетопленных квартирах… Мир, в котором наша любимая родина — бардак для налитых пивом краснорожих швабов, заезжающих сюда трахнуть наших и украинских девчушек, свезенных к границе албанскими и чеченскими бандитами… Мир, в котором нет ни сейсмодемпферов, ни спасателей в экзоскафандрах, ни палладиевых реакторов, ни климатоконцентраторов, ни тау-приборов, ни ионно-обменных аккумуляторов, двигающих наши машины, наши суда, морские, воздушные, космические… Где нет ничего, чем мы пользуемся, чтобы держать демонов в клетках, — и демонов свободы, в том числе… Мир, в котором жирные, как насосавшиеся клопы, нефтяные шейхи свергают наши правительства и рассылают повсюду своих вонючих бородатых шахидов, чтобы взрывать нас в наших домах… Мир, где торгуют оружием и наркотиками, как жвачкой, где корпорации превращают все в пустыню, где Америка бьется за нефть, уничтожая себя и свою веру в Бога и в свободу… Мир, где любовь и смерть сражаются так же, как в нашем мире, но где сила — у смерти, не у любви… — Он перевел дух. — Иногда мне кажется, что наш мир существует лишь у меня в голове. Что на самом деле нет ничего, только я и Он за шахматной доской… Я не могу говорить ни с кем об этом — ни с Ребе, ни с Рикардо… Даже если они поверят мне… Они найдут тысячу слов, чтобы убедить меня в том, что все это — морок… Но я знаю, что знаю. И я буду драться за этот мир, пока я дышу. Только один — я не могу больше…
Елена смотрела на него, — и не плакала, нет, просто слезы неостановимо катились по ее лицу. Она понимала, о чем он. Теперь, после всего, что было — понимала… И вспомнила свой мгновенный ужас перед его одиночеством — тогда, в самый первый день их знакомства. Но не испугалась теперь. И протянула к нему руки: