Майзель вернулся к дивану, налил себе и Елене еще ликера. Словно не замечая, что Елена смотрит на него, зажав рот рукой, расширившимися в пол-лица, ставшими черными, глазами, продолжил:
— Он никогда в жизни не интересовался спортом, как многие. Только когда русские и чехи играли в хоккей, все в доме ходили на цыпочках, даже кошке нельзя было мяукать. И когда выигрывали чехи, он…
Майзель вздохнул:
— Они бежали в тридцать восьмом в Польшу. Они жили вон там, — он махнул рукой в направлении Юзефова, — на Веженской… Потом, в тридцать девятом, когда Сталин и Гитлер поделили Речь Посполитую, они оказались в советской оккупационной зоне. Потом война, эвакуация в Уфу… Единственные из всей семьи, остальных всех сожгли в Терезине, пани Елена. Ему было тогда девять лет, моему отцу. После войны не получилось вернуться. Нужно было как-то жить… Они переехали из Уфы в Минск. И остались… Я не знал об этом. Лет до шестнадцати… Потом мама увидела, как я собираю альбомы и вырезки с видами Праги, карты, истории, Кафку, Майринка… Она тогда только рассказала мне. А отец… Так ни разу и не заговорил об этом. С тех пор…
Он снова вздохнул, пожал плечами:
— Что мне было делать? Вымостить золотом Вацлавскую площадь? Подарить каждому чеху красную розу и попросить прощения за весь СССР? Что? Просто… И этот пепел, пани Елена, он здесь, он лежит в этой земле… И я… Я просто знал, что вы никакие не мирные обыватели. Когда развалилась империя Габсбургов, — вы же знаете, как расцвела страна… Это же сделали вы сами. А потом, в шестьдесят восьмом, все просто поняли, что нельзя, не время, что нужно сохранить людей, сохранить страну, тогда просто не было другого решения. У вас просто было нечем… А я дал вам это. И теперь никто не посмеет больше… Никто. Никогда. Понимаете? Вы — славяне, вы — потомки гордых, красивых, великодушных и бесстрашных воинов. Это никуда не могло деться. Никуда. Я просто помог этому проявиться… Больше… Больше я ничего не мог сделать для вас.
Никогда. Понимаете? Вы — славяне, вы — потомки гордых, красивых, великодушных и бесстрашных воинов. Это никуда не могло деться. Никуда. Я просто помог этому проявиться… Больше… Больше я ничего не мог сделать для вас. Остальное вы сделали сами…
Тишина повисла в кабинете. Внизу шумел огромный, прекрасный, сверкающий город, столица великой страны, созданной неодолимой волей этого человека и тех, кого он вытащил из небытия, но в кабинете было удивительно, даже пугающе, тихо. Елена сидела, глядя в сторону, подперев голову ладонью, и молчала.
Наконец, она заговорила:
— Значит, все это правда…
— Не все, — он улыбнулся. — Но почти.
— Вы… Кто-нибудь еще… знает об этом?
— Вацлав… Их величества. И теперь вы.
— Почему?!
— Потому что это мистика, чепуха, сентиментальные сопли. А я Дракон, а не инженю на пенсии. Да и кто же в такое поверит…
Ты сказал, что хочешь меня потрясти, все равно, чем. Что ж, тебе это удалось, подумала Елена. Пожалуй, такой удар мне не удержать… Или ты знал и об этом тоже?!.
— Скажите, пан Данек… Не будет очень уж большой наглостью, если я попрошу вас встретиться со мной еще раз?
— Да нет, нисколько, — Майзель улыбнулся. — И знаете что… Я, право, не уверен, понравится ли вам такая идея… Хотите провести в моем обществе некоторое время? Понаблюдать за мной, как видят меня мои сотрудники? Каждый день? А? Решайтесь.
— Надеюсь, вы шутите?
— Отнюдь, дорогая. Я серьезно. Ныряйте, тут неглубоко.
Конечно, он знал, что журналистское расследование, «погружение» — настоящий конек Елены. То, что ей всегда с таким блеском удавалось. Вот негодяй, подумала она, впрочем, безо всякой злости. Ну, держись…
— Почему?
— Что?
— Почему вы решились предложить мне это? Вы же знаете, что я не пощажу вас, если узнаю, что вы мне соврали сейчас или соврете потом?
— Соврал? Когда?
— Сейчас. Все, что вы говорите… И… Эта история из вашего детства… Зачем вы мне ее рассказали?
— Вы спросили… Я ответил. Только и всего… Я не такой примитивный, пани Елена, как это может показаться на первый взгляд. А врать… Да я и в мыслях такого не держу. Чего ради? Мне не нужно вас обманывать. Мне достаточно было отказаться говорить с вами. А казаться лучше, чем я есть… Это не мое. Так как?
— Я согласна.
— Отлично, — Майзель просиял. — Я знал, что вы смелая девочка…
— Я не девочка и ненамного вас моложе. Если моложе… И если нам предстоит некоторое время… работать вместе, — крошечная пауза не ускользнула от внимания Майзеля, но он не подал виду, — я прошу вас, по возможности, избегать покровительственных интонаций в общении. Это будет мешать нам обоим. Я догадываюсь, что вы с вашей внешностью пользуетесь у женщин сногсшибательным успехом, и на очень многих из них подобный тон производит планируемый эффект. Но для меня вас слишком много. Я предпочитаю раз и навсегда избавить вас от всяких иллюзий, а себя — от ваших ухаживаний, которые, как я догадываюсь, могут уложить на лопатки кого угодно.
Вы — герой не моего романа, вы — объект моего профессионального интереса… Возможно, ваш мужской биомагнетизм и может кого-нибудь сбить с толку, но только не меня. У меня для этого слишком много рассудка и опыта… Что это вы так улыбаетесь?