И Майзель был из той же породы. Только мутант… Елене снова сделалось не по себе.
— Какой же это ужас, пан Гонта.
— Ну… Что выросло, то выросло, как говорит Дракон. И вообще…
— Он на самом деле не приказывал тебе слушать меня?
— Ему не надо ничего мне приказывать, — усмехнулся Богушек. — Я его мысли безо всяких приказов читаю… Он на тебя вроде как обиделся и сказал что-то в таком духе. Но я-то знаю: милые бранятся — только тешатся. А случись с тобой что, кто виноват будет? Гонта недосмотрел. Так что приказывал он мне или нет, не имеет ровным счетом никакого значения. Я же говорю, я свое дело люблю и знаю…
— Спасибо тебе, Гонта, — голос Елены предательски дрогнул. — Спасибо, дорогой. Я знаю, ты не меня спасал, ты его спасал…
— Его… Тебя… Вас, — Гонта посмотрел на Елену в упор. — Ты знаешь, кем я был, когда он меня взял к себе?
— Догадываюсь.
Наверняка коррумпированным полицейским, — Елена вздохнула. — При чем тут сейчас…
— Нет, — оборвал ее Богушек. — Коррумпированный полицейский… — Он помолчал угрюмо, подвигал челюстью, словно пробуя эти слова на вкус. — И как у вас, интеллигентов, язык-то так выворачивается… Я был мент продажный, пани Еленочка. Ты, пани Еленочка, и вообразить-то себе не можешь, что это… Я был хуже, чем мертвец. Я семью свою по потолку гонял. Я пил, как… Господи Иисусе, как я пил… Я себя ненавидел. Я ненавидел все вокруг. Эту страну… Эту жизнь… Все, понимаешь?! А потом… Потом пришел Дракон и сказал: я тебя проглочу и выплюну новым человеком. Ты снова будешь любить жизнь. Ты будешь гордиться своей жизнью и тем, что ты делаешь. И твои девочки будут любить тебя, как прежде… И стало так, пани Еленочка. Понимаешь?!
— Понимаю.
— Нет. Пока нет. Не понимаешь пока… Я тебе скажу. Ты потом поймешь. Может быть… Ты — это он, а он — это ты. Очень просто, пани Еленочка.
— Скажи мне еще одну вещь, пан Гонта. Зачем он сделал это с Машуковым?
— С кем? А… Это не он. Это я.
— Ну разумеется…
— Ты же такая умная, пани Еленочка, — Богушек посмотрел на нее искоса, усмехнулся. — Я же тебе сказал, что он мне никогда ничего не приказывает. Не нужно мне это. У меня дочка младшая на годок старше, чем ты тогда была. Я тоже спросил было — зачем? А он мне напомнил…
— О Господи, пан Гонта… Господи… Ладно. Ладно. Хорошо. Ты — отец. Я могу это понять. Но — он?! Он даже в лицо меня наверняка еще не видел тогда…
— Видел, — безжалостно сказал Богушек.
— Но почему?!
— Потому что он за всех людей все чувствует, — глухо проговорил Гонта. — Понимаешь, пани Еленочка? Все, все чувствует, и за всех сразу… Когда же ты это поймешь, наконец?!. И хватит бегать уже от него, Христа ради, он же не пацан, ему же жить надо, да и тебе не шестнадцать…
— Я не от него бегаю, пан Гонта. Я от себя бегу…
— Да знаю я, — Гонта, словно решившись на что-то, погасил сигарету и посмотрел на Елену: — Только зря ты это… Пора мне, пани Еленочка. Хозяйство мое ментовское заботы требует.
— Да… Да, конечно. До встречи, пан Гонта, — Елена улыбнулась прыгающими губами и вышла из машины.
Богушек развернулся и, рявкнув на прощание сиреной, подбросившей в воздух стаю голубей, мирно пасшихся на площади, умчался.
Елена поняла, что идти никуда не сможет. Усевшись обратно к себе в машину, она положила руки на баранку, уронила на них голову и громко, в голос разрыдалась. Она что-то подозрительно часто стала плакать последнее время. Старею, подумала Елена. Но ей стало легче.
Посидев минут пятнадцать и окончательно успокоившись, Елена, как могла, убрала с лица последствия разговора с Богушеком. И поняла вдруг, куда поедет сейчас…
ПРАГА, ЮЗЕФОВ. МАРТ
Она оставила «машинчика» на Майзловой уличке, возле Жидовске Раднице [66] , и дальше пошла пешком. У входа на кладбище стоял полицейский автомобиль. Елена замедлила шаг. Боковое стекло опустилось, и полицейский сказал:
— Сегодня закрыто, милая пани.
— Мне… Мне очень нужно туда, — Елена перевела потерянный взгляд с ворот кладбища на полицейского. — Пожалуйста…
— Нельзя, милая пани, — полицейский вздохнул. — Порядок есть порядок.
— Я… Я не туристка. Я могу показать документы…
— Нельзя.
— Пожалуйста, — голос Елены окреп, она шагнула к машине и положила руку на локоть полицейского. — Пожалуйста, офицер.
Он посмотрел на нее, нахмурился и, убрав руку, открыл дверцу. Елена отступила на шаг, и полицейский вышел из машины:
— Милая пани, я не могу вас пустить туда. Это может стоить мне работы. Я вижу, что вы не из любопытства туда рветесь, но…
— И моя журналистская карточка не поможет? — Елена достала пластиковое удостоверение и протянула его полицейскому.
Он скользнул взглядом по нему безразлично и вдруг, выхватив карточку из рук Елены, впился в нее глазами, словно увидел там магические письмена. И поднял глаза на Елену:
— Что ж вы сразу-то… Господи… Пани Елена… Сейчас, — он прижал пальцем динамик переговорного устройства в ухе. — Реб [67] Пинхас, ответь, сержант Галоун… Реб Пинхас… Да. Это я. Открой, пожалуйста, вход. Я знаю. Открывай.
Через пару минут дверь распахнулась, и на улицу вышел пожилой хасид, посмотрел на полицейского, на Елену. Офицер что-то шепнул ему на ухо и, улыбнувшись Елене, кивнул и направился к машине. Хасид снова посмотрел на Елену, вздохнул: