— Пани Елена… А кто же он, герой вашего романа?
Елена хотела ответить какой-нибудь дерзостью, но передумала, понадеявшись, что оставшись серьезной, вернее собьет с него спесь, — потому что ее дерзости в какой-то момент перестали его злить, и она это с большим удивлением заметила:
— Человек, которого я могу уважать, и чьи слова не расходятся с делом. Тонко чувствующий и понимающий мои чувства. И уж точно не роковой красавец под два метра ростом с ушками, как у чертика, и голливудским оскалом, в котором поместится целиком моя голова… Да перестаньте вы хохотать, черт вас побери совсем!!!
— Простите, — Майзель провел рукой по лицу, словно стирая с него улыбку. — И что, встречались вам такие мужчины?
— Вы отлично знаете, какие мужчины мне встречались, — рассвирепела Елена. — Или вы думаете, я не понимаю, — прежде, чем допустить меня к вашему телу, ваши ищейки насквозь просветили меня и все вокруг меня во всех мыслимых и немыслимых диапазонах?!
— Вы это заметили? — прищурился Майзель.
— Нет. Я не заметила. Но догадалась.
— Слава Богу, — вздохнул Майзель. — А то я испугался, что они вас побеспокоили… — Он снова улыбнулся. — Простите. Вы просто очень смешно сердитесь…
— Вы не первый, кому поначалу бывает смешно. Обычно потом становится весело всем остальным.
— Я не боюсь показаться смешным.
— Как мило с вашей стороны. И почему же?
— Потому что умею быть по-настоящему страшным, — Майзель коротко взглянул на Елену из-под полуприкрытых век, и взгляд этот весьма однозначно подтвердил правоту произнесенных слов. — Кроме того, если вы вздумаете изобразить меня смешным, вам просто никто не поверит. Это не будет соответствовать правде жизни.
— Ну, хорошо. Я думаю, нам сейчас не стоит делить шкуру неубитого медведя. Каков будет формат наших встреч?
— Мой рабочий день начинается в шесть утра. Встаю я в пять. Ложусь в три. Иногда не ложусь.
— В три… ночи?
— Ну, не дня же. В воскресенье я обычно отдыхаю…
— Почему не в субботу?
— Потому что его величество отдыхает в воскресенье, — Майзель усмехнулся. — И это единственный день за всю неделю, когда мы можем более или менее спокойно поговорить, и не только о делах… Но мы отвлеклись. В течение дня могут случаться, разумеется, всякие непредусмотренные рабочим расписанием моменты… Вот так. Все это время я буду для вас полностью доступен, о чем отдам соответствующие распоряжения.
— А секреты?
— Вас интересуют секреты?
— Нет. Во всяком случае, не секреты, как таковые.
— Ну и прекрасно. Предоставьте мне позаботиться о деталях. Итак, завтра в шесть?
— В десять.
— Невозможно.
— То есть?!?
— В шесть, пани Елена.
Уйти вы можете в любое время, но прийти — только в шесть. Потому что в десять я могу быть уже в Лондоне или Антананариву. Или на Луне. Понимаете?
— Кажется, да.
— Замечательно. А сейчас я отвезу вас домой. Не возражаете?
— Это что? Позвольте вам выйти вон?!
— Вам нужно отдохнуть, пани Елена, — улыбнулся Майзель, и по его улыбке она поняла, что он не шутит. — Мой ритм довольно сложно выдержать. Мои помощники работают в две смены, и я подумываю, не учредить ли мне третью, потому что люди просто падают с ног…
— Просто невероятно, что делает с человеком жажда наживы. Что ж, поехали…
ПРАГА. ИЮЛЬ
Это было похоже на то, как если бы у Елены вдруг вытащили пробки из ушей и сняли повязку с глаз. Майзель словно задался целью сшибить ее наземь, обрушив на нее разом весь чудовищный коловорот своей жизни. Но это было не так-то просто, как могло бы показаться при взгляде на хрупкую фигурку Елены. Она честно отрабатывала свою — пускай временную — причастность к нему.
И спрашивала, спрашивала… Своими вопросами она пыталась нащупать в его панцире хоть какую-нибудь, хоть крошечную щелочку, в которую можно было бы просунуть лезвие ножа, надавить, раздвинуть, а потом и разломить пополам, чтобы увидеть живую, беззащитную плоть… Но Майзель, казалось, состоял весь из одного только панциря — непоколебимой, спокойной, веселой уверенности в собственной правоте. Это было иногда до такой степени непонятно, что заставляло Елену срываться и выходить из себя. Только Майзеля вывести из себя было совершенно нереально — как ни пыталась Елена, ничего у нее не получалось…
— Кстати, как вам удалось так быстро и так великолепно выучить чешский? У вас даже акцента нет… Я знаю, что вы умеете учиться хорошо и быстро. Но чешский? Это далеко не самый простой язык… Конечно, похож на русский, но уж очень отдаленно… И произношение… Нет-нет, я помню ваш рассказ… — Разве такое забудешь, пронеслось в голове у Елены. — Но… Это же мистика, на самом деле… Это же не может быть так просто…
— Да вот, дорогая, так как-то все… Очень хотелось, наверное.
— Это даже не смешно.
— А кто вам сказал, что я собираюсь вас развлекать?!
— Пожалуйста, пан Данек. Вы же прекрасно понимаете подоплеку вопроса…
— Возможно. Или нет. Ну, хорошо… Да, я хотел — и хочу — чтобы люди, с которыми мне приходится работать и делать одно очень большое и очень важное дело, не ощущали хотя бы языкового барьера. И я много над этим трудился. Разумеется, если бы не врожденные способности и некоторые благоприобретенные навыки, это было бы невозможно. Но я вообще быстро соображаю. И чешский — вовсе не единственный язык, которым я владею так, что могу на нем думать…