— Дух первичен, ребята.
Дух…
— А как же — остальная Европа?
— Они все паутиной заросли. Развели у себя кругом в городах чучмекистаны, ни любить, ни воевать не умеют больше, только мешают работать со своими демократиями, которые, как чемодан без ручки, — и тащить не под силу, и бросить жаль…
— Вот, видите, — кивнула Елена. — Так и не вырос…
— Мужики, — усмехнулась Татьяна.
— Воспитывайте нас, воспитывайте… Вы думаете, она чего со мной возится? — Майзель указал подбородком на Елену. — Она моим воспитанием занимается…
— Курощением и низведением, — улыбнулась Елена. — Дурак, бешеный огурец…
Он впервые услышал сегодня, как Елена говорит по-русски. Он сам уже почти отвык от этого языка, он перестал быть для него таким живым и ярким, как в юности, когда был единственным языком, на котором он мог и умел выразить себя до конца. Потом был английский, потом — после всего — языков стало пять или шесть, и чешский занял место русского — не только в голове, но и в сердце. Но что-то все же осталось, — осталось, потому что когда он услышал, как Елена говорит, не отдельные фразы, не цитаты из тех же книг, что читал и он в те же годы, а говорит, — с Корабельщиковыми, с Сонечкой, — Майзель понял, что любит ее так, как никогда и никого в жизни не думал, что может любить. Это было — как последняя капля, которая ломает плотину.
Но опять промолчал.
ПРАГА. РОЖДЕСТВО
На следующий вечер, после встречи во дворце, они гуляли по присыпанной рождественским снежком Праге, завалились впятером к Втешечке поужинать, и говорили опять обо всем на свете, и Сонечка держала их обоих, Елену и Майзеля, за руки, и такое было у Елены лицо…
Утром Корабельщиковы улетали домой. Дорогой в аэропорт Сонечка сидела на заднем сиденье между Еленой и Татьяной и все время о чем-то шепталась с Еленой. Майзель смотрел на них в зеркало больше, чем на дорогу, — Елена наклонялась к малышке, и улыбалась, и убирала таким знакомым любимым движением прядку волос за ухо… Майзелю, глядевшему на это, хотелось завыть.
Они прошли через VIP? терминал, прямо к посадочному рукаву:
— Ну, давайте прощаться, — сказал Майзель и поднял Сонечку. — Понравилось тебе в этот раз?
— Да, — кивнула девочка. И, обняв Майзеля за шею, прошептала ему прямо в ухо: — Я тебя люблю. И тетю Леночку тоже люблю, очень-очень…
— Спасибо. И я тебя, милая, — он поцеловал Сонечку в щеку и опустил на пол.
Сонечка, повернувшись к Елене, протянула к ней руки:
— Тетя Леночка, я к тебе тоже приеду опять! До свидания!
— До свидания, милая, — Елена тоже обняла девочку, и, быстро отстранившись, помахала ей рукой. — Приезжай.
Сонечка вдруг сунула руку в карман полушубка и, достав оттуда что-то, протянула Елене:
— Возьми, тетя Леночка. Это тебе…
— Что это? — Елена взяла у нее из рук осторожно — это оказалась пластилиновая фигурка, напоминающая крокодила Гену.
— Это дракончик, — сказала Сонечка. — Он добрый. Хороший. Он тебя любит… Пусть у тебя будет, а себе я еще слеплю…
Она на нее похожа, вдруг подумал Майзель.
Хороший. Он тебя любит… Пусть у тебя будет, а себе я еще слеплю…
Она на нее похожа, вдруг подумал Майзель. И испугался. Господи, что же это такое?!.
Елена поцеловала Сонечку в лоб:
— Спасибо тебе, дорогая. Замечательный дракончик, мне очень нравится…
— До свидания, до свидания!
Сонечка махала им ладошкой, пока не скрылась вместе с родителями в повороте посадочного рукава.
Только теперь Елена, наконец, дала себе волю и развела настоящую сырость.
— Прости, — прошептал Майзель, прижимая ее к себе. — Прости меня, я не должен был…
— Ничего, — Елена быстро промокнула слезы и улыбнулась дрожащим лицом. — Ничего, Дракончик… Все хорошо. Правда. Все было чудесно. Спасибо.
— За что?!
— За все.
— Елена…
— Все, все. Я в порядке. Я просто старая сентиментальная женщина. Все нормально.
— Да?
— Да. Смотри, какой замечательный портрет ребенок вылепил. Хочешь, поставь у себя в кабинете.
— Это я, что ли?
— А кто?! Сказала же — дракончик. Кто у нас дракончик, а? — Елена дернула Майзеля за нос и ловко увернулась, когда он попытался ее схватить…
ПРАГА. ФЕВРАЛЬ
Она решилась, наконец. Он снова улетел почти на целые сутки в Сан-Паулу. Она не полетела с ним, сказав, что ей нужно работать. Ей нужно было побыть без него какое-то время, чтобы решиться. Разрубить все раз и навсегда. Спасти его и спастись самой… Спрятаться. Уползти, зализать раны и снова ринуться в бой. Только на этот раз не против него, а заодно с ним. Но отдельно. В другом окопе. Ей самой хотелось поверить, что рядом она быть не должна…
Возможно, она так и не собралась бы сделать это, если бы не натолкнулась в Сети на «Мегаполис-экспресс». Тот самый, с двумя заметками подряд… Елена иногда читала кое-что из российской прессы. Как бы там ни было, но время, проведенное ею в Москве, в России, среди этих людей, оставило в ее жизни глубокую борозду. И язык ей нравился. И стихи…
Она просто бездумно щелкнула кнопкой мыши по ссылке. И чуть не закричала.
Елена ничего не забыла. Но давно не держала никакого зла на этого человека. Он был… всего лишь одним из тех слабаков и трусов, которые словно нарочно попадались ей на ее женском пути. Словно из всего, что было, сознательно или нет, она всегда выбирала себе «кучку поменьше». Чтобы было не жалко бросить… Чтобы составить такой чудовищный, невероятный контраст с Майзелем. Чтобы его и без того незаурядная фигура выглядела просто исполинской. И то, что Дракон унизился до мести, — простой человеческой мести, тем более странной в его положении, — взбесило Елену. Она металась по дому, как оцелот в клетке, — как он посмел так унизить ее своей жалостью, в которой она вовсе не нуждалась?! Какое право имел так залезть в ее жизнь, все разнюхать, все решить, всем расставить отметки, словно они школьники, никого и ни о чем не спросив?! И не убил — искалечил. И оставил ползать по земле. Это было просто выше ее понимания. Или ниже. Но в любом случае — чудовищно, дико, первобытно жестоко…