Когда они остались с Мариной наедине, королева усадила Елену на диван, сама присела рядом.
— Что произошло, Елена? Он обидел тебя чем-то? — мягко дотронувшись до ее руки, спросила Марина. — Ты так внезапно исчезла…
— Нет! — вскрикнула Елена, словно от удара. — Нет, Марина, нет… Он… он тут вообще ни при чем. Дело не в нем. Во мне…
— Что же так ест тебя, дорогая? Чувство долга? Солидарности? Ты чувствуешь себя виноватой перед своими друзьями, что ты с ним? Что с тобой? Расскажи мне. Я смотрела на вас, я думала, — Господи Боже, наконец-то все будет уже… Я должна знать. То, что с ним происходит, происходит и с нами. Со мной. Ты знаешь, что он для нас с Вацлавом… Я просто смотреть на него не могла. Он сильный, он не подает виду, но я же чувствую… Расскажи мне, Еленушка. Тебе нужно об этом рассказать.
— Я не уверена. Но я скажу. Чтобы не было никаких… У меня никогда не будет детей, Марина.
Королева, прикрыв глаза, прижала пальцы к губам. И другой рукой сжала запястье Елены. И долго молчала… Потом спросила глухим, полных слез голосом:
— Он знает?
— Да. Конечно. Он все знает. Даже то, что ему совершенно не следует знать…
— Мы… мы можем что-нибудь сделать?
— Что? Ах, нет, Марина, какие глупости… Давно никто ничего сделать не может.
Я пыталась когда-то. Нет.
— И поэтому ты…
— И поэтому тоже. Нельзя жить с любимым мужчиной и не хотеть от него ребенка. Хотеть — и не иметь, — тоже. Хотеть самой, знать, что и он тоже, знать, что он жалеет тебя… Нельзя. Жалость убивает любовь. Беспомощность, невозможность… Он сильный, ты права. Он сильнее всех, кого я знаю. Он даже меня сильнее, хотя я думала, что так не бывает. Но это… Это раздавит его, Марина. Он не может не мочь. Это немыслимо. Он, который все может, Дракон, повелитель огня, воздуха, земли и воды, не может сделать ребенка какой-то вздорной смазливой щелкоперке… Когда я вижу, как дети виснут на нем, как он с ними разговаривает, я готова убить себя, понимаешь, Марина?! Когда-нибудь это раздавит его. Или он возненавидит меня. И я, право, не знаю, чего я больше боюсь… Лучше я исчезну. Ему только-только сорок вот было, — что это за возраст?! Начало пути… Любая будет…
— Ему не нужна любая, Еленушка. Ты ему нужна…
— Ах, Господи, да все понимаю я, все… Разве можно кого-нибудь с ним… рядом?! Просто он слишком хорош для меня.
— Разве ты в чем-то виновата?!
— Конечно, Марина. Конечно, я виновата. А кто?! Кто мог бы заставить меня, если бы я не хотела тогда… это… — Елена замолчала, зажмурилась на мгновение. И снова посмотрела на королеву черными сухими глазами на белом, как простыня, лице: — Я сама захотела избавиться от ребенка. Мне было девятнадцать лет, я была совершенно одна в чужой враждебной стране. Я сама это сделала. Я сама испугалась и сделала это. И теперь я могу сколько угодно уговаривать себя и поддаваться на уговоры других, что у меня не было выбора, не было выхода. Возможно, и так. Только детей у меня больше не будет. И я сама это решила. И отвечать за это мне самой предстоит, и тут, и там, — Елена резко дернула подбородком в сторону и вверх, в небо. — Только мне. Больше я никого не имею права впутывать в это. Тем более — его. Я уж как-нибудь сама.
— Но ведь ты любишь его, Еленушка. Я же вижу…
— Люблю?!. Ах, Марина… Какая же это любовь… кто-то души наши в одну слепил, пополам разрезал и каждому по половинке отдал. И рвутся из нас эти половинки, чтобы снова одним целым стать, и тащат нас на себе, за собой… И быть я с ним не могу, и уйти не могу, и жалко мне нас обоих до крика, потому что я вижу, как рвет его на куски моя боль…
— Прости меня, Еленушка. Это я виновата. Это… Это была моя идея — столкнуть вас. Я не знала… Я даже подумать такое не могла…
— Никто не мог, Марина. Я сама не могла. Не то даже, что в мыслях такого не было… Вообще. Что же мне делать-то, Господи?!
— А ты… ты не хочешь лечь в клинику? Совсем скоро новый специальный центр откроется… — спросила королева, не глядя на Елену. — Есть же какие-то технологии современные…
— Что?! Ах, перестань, Марина… Это даже не опухоль. Просто стопроцентная непроходимость.
— А все остальное?
— Все остальное… — Елена издала смешок, больше похожий на стон. — Все остальное, как у всех. И даже еще лучше… Я понимаю, что ты хочешь сказать… Но чудеса — это не конвейерная продукция, Марина. — У Елены вдруг встала перед глазами, как живая, старушка из булочной, напророчившая ей аж двоих детей, и снова похожий на стон смешок вырвался у нее из груди.
— Не стоит на это надеяться. А кроме этого, как он сам говорит, столько еще всего…
— Сколько вы вместе?
— Я не считала… Долго. Да разве во времени дело?! Просто такого, как с ним, не было у меня ничего даже отдаленно похожего…
— Не расставайся с ним, Еленушка. Что-то будет. Не знаю, что. Как-то повернется… Должно повернуться как-то. Потому что… вы это заслужили. И ты, и он. А любовь на такие чудеса способна, какие и не снились нам, дорогая…
— Делай, что можешь, и да случится, что должно, — Елена усмехнулась. — Тебе не кажется, что это непристойно, — так растаскивать человека на цитаты? Ведь он же человек, правда? Всего лишь человек… И он ни разу этого не сказал вслух, — вдруг простонала Елена. — Ни разу, ты можешь представить себе это?! Все остальное — пожалуйста, сколько угодно, — я хочу тебя, я жить без тебя не могу, я дышу тобой, ты жизнь моя, ты моя сказка, — все, что угодно, только «люблю» не сказал ни разу… Почему, Марина?!