— Разве это была не твоя идея?
— Идея и техническое обеспечение — наши. А вот решение — их, Дюхон. Без решения такие вещи нереально осуществить, поверь.
— А не проще ли было отпустить?
— Куда отпустить, Танюша? Кого?
— На свободу. Всех отпустить. Албанцев, чеченцев… Пусть живут на свободе. Свобода — это холодный, пронизывающий ветер, Даник. Чтобы жить на свободе, надо таскать кирпичи и строить дом…
— Или отобрать его у тех, кто уже построил, — Майзель, усмехнувшись, посмотрел на Татьяну. — Ты все правильно говоришь, жена моего друга. Только не понимаешь, что их свобода — это убивать тебя в твоем доме. А моя свобода — убивать их в моем доме. И в твоем. И если они не усвоят этого урока, то убивать их везде. Пока не усвоят. Пока не поймут, что надо жить на свободе у себя, а не у меня. И когда они это поймут, мы им поможем. Поможем по-настоящему.
— Ты надеешься дожить? — усмехнулся Андрей.
— Обязательно, — опять оскалился Майзель. — Я ужасно здоровый, заметил, нет?
— А русские?
— И с русскими образуется. Дай только ночь простоять да день продержаться, Танюша. Выметем Лукашенко — а там и до России рукой подать. Конечно, там все так с бандюгами срослось, — едва ли не намертво. Там с чистого листа начинать надо, — и если честно, я даже не думал еще, с какого угла… Ну, ничего. Станут ездить, смотреть, восхищаться, — и захотят у себя так же сделать. И им тоже поможем.
— Пока ты его выметешь…
— Мы, Таня. Мы. Только вместе. Я могу его аннулировать хоть завтра. И что? Пустота имеет свойство заполняться дерьмом, а не амброзией. И вести схоластические споры о том, что лучше и приятнее для обоняния — дерьмо или кусок дерьма, мне совсем не хочется.
— Я знаю. Тебе… Нам нужно будет опереться на что-то, когда он… — Андрей замялся, — уйдет. А ничего нет. Ни общества, ни политиков, ни хозяйственников…
— Я думаю, ты не совсем прав, дружище, — покачал головой Майзель. — Есть такой замечательный мидраш [47] на эту тему… Некий иудей, одетый в залатанный полотняный халат, обутый в сандалии, подвязанные веревками, стоял у ворот Вавилона, когда мимо проезжал знатный ассирийский вельможа. Тому стало жалко бедняка, и он воскликнул: как плохо вам живется, уважаемый… Я живу бедно, но не плохо, ответил тот. Одеваться в залатанный халат и носить дырявые сандалии — это значит жить бедно, но не плохо. Это называется «родиться в недобрый час».
Тому стало жалко бедняка, и он воскликнул: как плохо вам живется, уважаемый… Я живу бедно, но не плохо, ответил тот. Одеваться в залатанный халат и носить дырявые сандалии — это значит жить бедно, но не плохо. Это называется «родиться в недобрый час». Не приходилось ли вам видеть, ваша милость, как лазает по деревьям большая обезьяна? Она без труда влезает на кедр или камфарное дерево, проворно прыгает с ветки на ветку так, что лучник не успевает и прицелиться в нее. Попав же в заросли мелкого и колючего кустарника, она ступает боком, неуклюже и озирается по сторонам, то и дело оступаясь и теряя равновесие. И не в том дело, что ей приходится прилагать больше усилий или мускулы ее ослабели. Просто она попала в неподходящую для нее обстановку и не имеет возможности показать, на что она способна. Так и человек: стоит ему оказаться в обществе дурного государя и чиновников-плутов, то даже если он хочет жить по-доброму, сможет ли он добиться желаемого… Так и с вами, друзья мои. И с русскими… Люди есть, нужно просто сдуть с них мусор…
— Не будешь же ты, в самом деле, оккупационную администрацию для этого учреждать…
— Не хотелось бы, — кивнул Майзель.
— А из меня премьер-министр — как из говна пуля…
— Ну, это не совсем так. На премьера ты в своем нынешнем виде, конечно, не тянешь. Но ты можешь вырасти, потому что у тебя есть организаторская жилка и руководящий потенциал. Однако я не жду от тебя формирования теневого правительства, Андрей. Это бессмысленно на данном историческом этапе. И пойми, — героических поступков я от тебя тоже не жду. Каждый на своем месте приносит больше пользы, чем на чужом… А героев, которые будут брать штурмом гэбню и президенцию, я найду тоже.
— Один вопрос меня гложет, Дан. Почему ты сам занимаешься со мной? Ты бы мог это поручить своему Фонду… Или посольству…
— Стыдно, Корабельщиков. Ты же умный. Пошевели мозгой.
— Сдаюсь…
— Ты мой друг. Я за тебя отвечаю. И мне дороги все, кого я люблю. Тех, кого я люблю, я не могу никому поручить. А вас я люблю, ребята. И поэтому вы должны знать — не фонд и не посольство стоят за вами. Не Великое Чешское Королевство Богемии, Силезии и Моравии. Не «Golem Interworld». А я. Сам. Ты думаешь, я только королей и императоров люблю? Я люблю всех моих людей. И они платят мне тем же. И поэтому у нас получается что-то… Потихонечку, по чуть-чуть, мы вытащим из дерьма этот шарик, Дюхон. Вместе.
— Даник… Господи… Как тебя хватает на это?!
— Не знаю, Танюша. Как-то… Я очень хочу. Хотеть — значит мочь… — Майзель допил свое вино и кинул в рот несколько виноградин. И усмехнулся: — Ну, так, ребятишки. Закончили сопли пускать. У тебя есть кое-что в запасе, Андрей. Давай. Времени до утра порядочно.