Она приехала на такси. «Пыжик» отказался заводиться, и, похоже, окончательно. Поднялась по ступенькам к входу… Двери с еле слышным гудением разъехались в стороны, Елена вошла внутрь и, не успев толком удивиться полному безлюдью, — даже охрана отсутствовала, — услышала в динамиках его голос:
— Здравствуй, Елена… Центральный лифт. Я открываю.
Как романтично, усмехнулась Елена. Красавица и чудовище. Он ждет ее в своих покоях, боясь показаться ей на глаза…
Едва она переступила порог лифта, двери его сомкнулись, и кабина плавно, но очень быстро стартовала наверх. Ей даже не пришлось нажимать никаких кнопок, Майзель сам всем управлял.
Она вышла из лифта — прямо на крышу, накрытую стеклянным куполом. Вид отсюда открывался совершенно умопомрачительный, — кажется, не только вся Прага, но вся страна раскинулась внизу. Елена шагнула вперед и услышала музыку. Это была песня сербского певца Зорана Милича «Пражский ангел», которую уже две или три недели крутили по нескольку раз в день на дюжине радиостанций.
Милич много лет жил в Праге, говорил, что ему здесь легче дышится… Клип Елена не видела — ей некогда было смотреть телевизор. Красивый клип, говорят… Песня ей ужасно нравилась. Она понятия не имела, почему. Какая-то там была удивительная музыкальная гармония, отзывавшаяся в груди у Елены странным, томительным трепетом, — то ли сильный, мягкий и глубокий баритон Милича на нее так действовал, она не могла сказать, да и, по правде говоря, не особо задумывалась над этим. Просто плыла в этой мелодии. Слова были там самые обыкновенные, — «о, пражский ангел, ты взяла мое сердце, будь со мной, о, мой пражский ангел»… Ничего такого. А вот музыка… Откуда он знает, удивилась Елена. Он никогда ничего случайно не делает, неужели я проговорилась?
Посередине необъятного пространства зимнего сада стоял стол, накрытый на двоих, свечи, цветы, шампанское в ведерке со льдом на длинной стойке, удобные на вид стулья с высокими спинками, чуть поодаль — передвижной кухонный автомат… Ни официантов, никого. Только Майзель.
Он, видимо, решил окончательно выбить Елену из седла. На нем были темные брюки из тонкой шерсти, отутюженные так, что о стрелки можно было порезаться, мягкие туфли и белая просторная шелковая сорочка с длинным рукавом и воротником апаш, открывавшем глубоко его шею…
Он шагнул ей навстречу. Ничего не сказал, — только взял ее руку, поцеловал, склонившись. И словно спохватился:
— Ты выглядишь потрясающе, Елена.
— Это ты выглядишь потрясающе, — она усмехнулась, но не ехидно, а чуть печально.
— Ну… я старался.
— Отлично получилось.
Он осторожно, словно опасаясь лишний раз до нее дотронуться, помог снять плащ. На ней было простое черное платье, открывавшее руки, плечи и шею, и тонкая золотая цепочка с распятием, туфли на каблуке, потому что без каблука рядом с Майзелем она смотрелась совсем как пичужка. Он взял ее под локоть, проводил к столу, усадил, выложил еду на тарелку… И еда, и тарелки были от Втешечки. Это было так мило, что Елена еле сдержалась, чтобы не прослезиться:
— А где Карел?
— У Карела дочка только что родилась. Ему немножко не до нас.
— Поздравь его от меня… Обязательно, — улыбнулась Елена.
И Майзель улыбнулся.
Это был действительно чудесный ужин. И вечер. И вино. И погода, как по заказу, — ясное августовское небо с мириадами звезд, которые здесь, на высоте, куда не доставал почти свет городских огней, были ясно видны… Они говорили о каких-то пустяках, Майзель рассказывал Елене бесчисленные истории, и пражские, и прочие… И еврейские тоже. Елена до поры плохо представляла себе еврейскую сторону его натуры. Нет, она знала, конечно, что в Праге от века жили евреи, что в Юзефове стоит древнейшая синагога Европы, и легенду о Големе знала, и читала, конечно, и Майринка, и Кафку… Но эта часть мира была бесконечно далека от нее всегда, существовала на периферии сознания. Пока она не узнала Майзеля. И не начала, пусть и почти подсознательно, отождествлять их друг с другом. А он продолжал говорить, — словно ткал на ее глазах причудливый, волшебный ковер, в узорах которого так отдельно и вместе было все: и страна, и город, и люди, все, что так любила Елена…
Он ни разу не сбился на злобу дня, ни разу телефонный звонок не потревожил их уединения. От немыслимо вкусной еды, от его рассказов, от всей этой атмосферы у Елены кружилась голова. Потом он вдруг замолчал, посмотрел на нее и улыбнулся:
— Ты Елена Прекрасная.
— Льстивый лгун и дамский угодник.
— Что выросло, то выросло. Пойдем танцевать.
Он поднялся, обошел вокруг стола и помог ей встать. Музыка зазвучала громче. Как он это делает, пронеслось в голове у Елены.
— Я объелась, — попыталась увильнуть Елена. На самом деле она ела совсем чуть-чуть, да Майзель и не думал ее перекармливать.
— Нет. Это кажется. Мы никуда не спешим, потому что вечер только начался.
— Ах ты…
— Доктор, я понимаю женщин. Прости меня, Елена.
Они стояли друг против друга. Елена изо всех сил стукнула его кулаком в грудь. Он улыбнулся. Она стукнула его еще раз. Он улыбнулся еще шире:
— Мир?
— Тебе что, не больно?!
— Нет. Ты хиленькая. Елена Прекрасная, но слабосильная. Впрочем, сила женщины — в ее слабости…