И Елена вдруг поняла. Господи, подумала она, Господи, да что же это со мной, этого не может быть со мной, я не могу, не хочу… Нет. Нет. Хочу. Конечно. Только его. И никого больше. Больше никого, никогда… Никогда. Никогда. Да что же это такое, Господи?!.
Пока Елена ехала, бабочка у нее под сердцем так и не сложила крыльев ни на минуту. Если бы не великолепные тормоза, прецизионная система курсовой устойчивости и точнейший руль новой машины, она, наверное, угодила бы в аварию.
Она влетела в кабинет и с разбега повисла на шее у Майзеля. Пока он нес Елену в постель, раздевая ее и лихорадочно освобождаясь сам от одежды, она чуть не съела его лицо поцелуями. И она была снова такая жаркая и шелковисто-податливая, что он окончательно утратил чувство реальности происходящего.
Крышу сорвало, вспомнил он потом выражение, принесенное Корабельщиковым. Надо же, какое точное… Действительно, он так себя чувствовал, — как дом, у которого вихрем сорвало крышу…
Немного остыв, они снова любили друг друга, но беззвучно и нежно, как бы в полкасания… Потом Майзель перевернулся на спину, и Елена вскарабкалась на него, обняла руками, прижалась сильным, тугим, как тетива, телом, щекоча ему шею мягкими, тонкими волосами. Он чувствовал ее теплую кожу, чувствовал, как плещется в нем маслянистой волной желание…
— Я тебе нравлюсь, похоже, — Елена приподняла голову, и он увидел совсем близко ее влажно сверкающие, пронзительно синие глаза. — Ну давай, попробуй сказать мне это. Ты ведь хочешь сказать мне это, Дракон?
— Да.
— Что «да»?!
— Ты очень красивая, щучка-колючка. Ты очень-очень красивая. Ты красивая, как ангел. У тебя восхитительное тело. Ты такая живая и теплая, что я не могу от тебя оторваться. Ты мой размер. Ты — мой размер везде, понимаешь, елочка-иголочка? Я обожаю твое тело, твои волосы. У тебя чудесные глаза, такого изумительного синего цвета, что я не могу дышать, когда смотрю в них. Я обожаю твой горячий рот, твои губы, твой язык. Твоя улыбка сводит меня с ума… Я люблю твой вкус и твой запах. В тебе так тесно и жарко, что я просто теряю голову. Нет ничего лучше на этом свете, чем заниматься с тобой любовью. Нет ничего важнее, чем заниматься с тобой любовью…
— Господи, кто бы мог подумать, что ты знаешь эти слова… Что ты можешь эти слова…
— Прости меня, Елена.
— Что?!
— Прости меня. Я не мог поступить иначе.
— Скажи еще, что ты больше не будешь.
— Я больше не смогу… Не плачь, Елена. Не плачь. А то Дракон умрет, обожженный твоими слезами… Я хочу тебя…
— Да… О, Господи Боже, не останавливайся!…
Он и в самом деле не мог остановиться, такого с ним еще не бывало, пожалуй что, никогда.
Он просто не помнил, чтобы женщина когда-нибудь вызывала в нем такой шквал эмоций. Даже в юности, когда чуть не каждая вторая юбка представляется верхом совершенства и воплощением идеала. И ему впервые за много лет стало по-настоящему тревожно… Да-да, подумал Майзель с неожиданной на себя злостью. Именно так все и должно было случиться. Именно так. А я-то, дурак, уже возомнил, что научился контролировать все и всех на свете. И себя в первую очередь. Я уже так себя убедил, что этого со мной никогда не случится. Выучил, как молитву, и сам в это поверил. И так гордился, что это все не про меня, что меня на это не купишь… Эй, Ты! Ты это специально так все устроил, да?! Вот так решил меня устряпать?! А мне плевать. Понял?! Мне нравится. И не просто нравится, а… Господи. Как же это?! Елена, небесноглазый мой ангел… Славянка с капелькой скандинавских и балтийских кровей. И крещеная по католическому обряду. Просто полный абзац по индивидуальному заказу. И что же мне теперь Ты прикажешь со всем этим делать, а?!.
Оставив Елену, сладко посапывающую во сне, как ребенок, Майзель забрался под холодный душ, который слегка остудил его. Осторожно, чтобы не разбудить Елену, Майзель оделся и вышел в кабинет, заказал еду и включил связь — совещание должно было начаться с минуты на минуту. И не было в этом мире ничего, что заставило бы его хоть на миллиметр отступить от заведенного порядка. Почти ничего…
Закончив работу, он вернулся в спальню. Елена сидела с ногами в кресле, закутавшись в давешний голубой халат, и с явным удовольствием смаковала тонкую и длинную венесуэльскую сигару из его запасов, которые он держал на случай прихода гостей, таких, как Вацлав и Квамбинга.
— Привет, елочка-иголочка. Тебе не холодно?
— Не сердись, Данек. Во-первых, у меня кончились сигареты, а во-вторых, это обалденно вкусная штуковина, я никогда ничего подобного не пробовала. Я догадываюсь, ты терпеть не можешь курящих женщин…
— Я многое могу вытерпеть, Елена. В том числе и то, что мне не нравится или не хочется терпеть…
— Да?
— Да.
— Почему?!
— Когда-нибудь объясню… Если тебе так уж непременно хочется курить, кури, пожалуйста. Я тебе целую коробку выдам, пятьсот штук… Но не натощак и не часто. Лишь бы не этот мерзкий сигаретный табак, все равно, что порох курить, как вы можете вообще вдыхать эту мерзость…
— Написать тебе расписку, что я прослушала лекцию о вреде курения? — светски улыбнулась Елена.
— В другой раз, — вздохнул Майзель. — Пойдем, нужно перекусить, чем там нам Бог послал…