— Это всего-навсего термин, который ничего не объясняет и ничего не говорит. Они все в него влюблены. По уши. Ты знаешь, если бы они все дрожали и ходили на цыпочках, это было бы понятно. Но этого там в помине нет. Я ничего не понимаю. То есть, понимаю, просто поверить никак не могу…
— Ты будешь что-то писать?
— Обязательно.
— Чего ты сияешь?!
— Ничего. Это просто опять цитата.
— Боже ты мой, Елена…
— Я должна. Я должна рассказать об этом. Ради него. Ради людей. Ради нас всех. Они просто не могут ничего объяснять, потому что они скорая помощь, а не сериал про скорую помощь. Понимаешь? А мы… Мы их не поняли и испугались. И продолжаем держаться за наш испуг, потому что так нам проще и понятнее. Это неправильно. Несправедливо… — Елена закурила снова, даже не притронувшись к принесенной еде. — Ты сейчас не обращай на меня внимания, хорошо, Полечка? У меня такое творится в голове и не только, что я не могу говорить членораздельно. Мне хочется все выпалить одним предложением, но я не могу. Это должно отстояться, отлежаться, распасться на какие-то внятные слова…
— А король?
— Что король?
— Они в самом деле друг к другу кофе попивать ездят?
— Да. Сама при этом присутствовала, — улыбнулась Елена. — Дети — спать, а мы — на кухню…
— Ты… ты что… ты тоже?! И в каком качестве?
— В качестве стратегического партнера, — Елена усмехнулась. — Очень даже нормально. Никаких церемоний. Милейшие люди. Особенно ее величество. С королем нам не так чтобы уж есть о чем поговорить… А с ней… Как будто мы с ней сто лет знакомы.
— Очень даже нормально. Никаких церемоний. Милейшие люди. Особенно ее величество. С королем нам не так чтобы уж есть о чем поговорить… А с ней… Как будто мы с ней сто лет знакомы. Разговор с полуслова начался и никак не закончится, знаешь ли. А от детей я просто без ума… И эти двое… Они не просто друзья, Полечка. Это… Я вообще не знаю, как это объяснить. Даже не как братья. Они как две руки или два глаза. И разговаривают они так друг с другом… Какими-то полупредложениями. Один за другого фразы договаривает. Или надевают эти японские доспехи и начинают лупить друг друга палками. И орут… Два бешеных огурца. Никогда не видела, чтобы мужчины вот так…
— Еленушка. Тайм-аут. Умоляю.
— Конечно, Полечка, конечно…
— Ты поешь. Правда. Это надо сначала жевать, потом глотать. Не перепутай, ладно?
— Постараюсь, — хмыкнула Елена.
— Он слова-то хоть говорит?
— Говорит, — на лице Елены мелькнуло что-то. — Почти все…
— Ах, так…
— Нет, Полечка… Просто у него это так тоже, кажется, первый раз. Мы ведь все боимся ошибиться. Это так больно потом… Он не хочет, чтобы было больно. Я понимаю. Хорошо понимаю…
— Что значит — «у него тоже»? А у кого еще? У тебя? — Елена кивнула несколько раз быстро-быстро. — Ах, Боже, Еленушка… Конечно… Если так, тогда… какая тогда разница, что про него говорят…
— Правильно про него говорят. Он такой. И не такой. Он чудовище. Но внутри… Там, внутри, на самом деле… Там маленький мальчик, который хочет всех полюбить. И чтобы его полюбили.
— Ничего себе любовь…
— Полина… Лишь тогда дело можно назвать настоящим, когда под ним струится кровь. Не может быть по-другому.
— Да, хорошо, но что же они вытворяют…
— Ты даже не представляешь себе, что они вытворяют. Это просто не лезет ни в какие ворота. Они совсем иначе воспринимают действительность, Полина. Не как данность, а как вариант.
— Что это значит?
— Как вариант, понимаешь? Им не нравится так, как им дано. И они берут и вводят переменные или постоянные. Меняют условия задачи. Чтобы заранее придуманное решение было правильным.
— Это что, хорошо?!
— Это потрясающе.
— Да уж…
— Мы просто живем внутри раковой опухоли, Полина. То есть не мы… Весь мир. И вдруг, каким-то совершенно непостижимым образом, внутри этой раковой опухоли снова начали расти здоровые клетки. И раздвигать опухоль, пожирать ее. Как фагоциты. Как антибиотики. Конечно, раковая опухоль просто вне себя от бешенства и страха…
— Это Майзель-то — антибиотик?!
— Угу. И еще какой…
— Ну, ладно. Пусть рак, ладно. А можно… Я не знаю, — операцию сделать? Или все, в морг? Они же не операцию делают. Они больного, если следовать твоей метафоре, лупят по голове дубиной. С ядерным шишаком, кстати.
— А если больной еще и душою скорбен? Не понимает, что ему нужно лечь на стол и позволить надеть на себя маску для наркоза? И вокруг беснуется толпа дикарей, тоже, кстати, не с пальмовыми ветвями в руках? Что, лекцию читать, о достижениях современной медицины рассказывать? Очередь поверх голов, больного в нокаут.
И вперед. И смелостью надо обладать вполне хирургической, чтобы в такой обстановке сориентироваться…
— Елена, поверх голов очередь. Не промеж глаз…
— Жрецам — промеж глаз. Остальным — поверх голов.
— Ой-ой, Еленушка. Ой-ой-ой. Ты точно тронулась.
— А вот это вряд ли, — и Елена опять так просияла, что Полина поняла — еще одна цитата.
— А финансы? А бизнес?!
— Там бизнесом и не пахнет, Полечка. Они никого туда не пускают, внутрь системы, потому что это сразу видно становится, если у наблюдателя больше двух с половиной извилин…
— Что это значит?
— Это значит, что бизнес — не цель. Я знаю людей бизнеса, я представляю себе, как они думают, я их насквозь вижу, там ничего нет такого особенного… Там речь идет об успехе, о месте на рынке, о пользе дела, о политике, удобной для бизнеса… О благотворительности… На каком-то уровне — даже об ответственности перед людьми, перед будущим… Но это на самом деле дерьмо. И это сразу понятно. Я думала, что и тут так же. Только хитрее, изощреннее, изысканнее, элегантнее. И циничнее, конечно. И беспощаднее. А на самом деле… Они просто мир переделывают. Им не нравится, какой он. Берут и переделывают. Чтобы нравился.