— Нет никакого секрета, — он покачал головой, улыбнулся. — Все люди ходят по этой самой земле, пани Елена. Нужно просто научиться сдувать с них мусор…
— Но это же и есть самое трудное.
— Не знаю. Возможно. Даже наверняка. Но у меня получается… Идите в душ.
— Что?!
— Горячий, потом контрастный, потом опять горячий душ. Минут пятнадцать, в общей сложности. Туда, пожалуйста, — он опять нажал какую-то кнопку, и в стене образовался проем.
— Пан Данек…
— Разговорчики, — Майзель так на нее посмотрел, что Елена невольно сделала шаг в указанном направлении. И страшно разозлилась на себя за это. — Халат на батарее. И не вздумайте со мной спорить, а то я разгневаюсь.
Она пробыла в душе не четверть часа, а минут, наверное, сорок. Когда Елена вышла в кабинет, Майзель стоял у окна, глубоко засунув руки в карманы брюк и раскачиваясь медленно с пяток на носки… Услышав ее шаги, он обернулся:
— Отлично. А теперь — сюда, — он опять нажал кнопку на своем чудо-брелке.
Там должно быть минимум сто кнопок, как они там умещаются, как это вообще все крутится, с раздражением подумала Елена. Она увидела, как центральная часть дивана поднимается и превращается в кушетку для массажа.
— Пан Данек, это, наконец…
— Разговорчики. Ложитесь и не забудьте расстегнуть халат.
— А если…
— Не думаю, что третья мировая война начнется именно сейчас.
— Не смешно.
— И не надо.
— Вы чего-нибудь не умеете?
— Многого. К сожалению…
Она легла на кушетку, Майзель скинул свой плащ-пиджак, подошел, одним движением сдернул с нее халат и тут же накрыл большим, пушистым, удивительно нежным полотенцем, достал откуда-то флакончик массажного масла, вылил себе на руки и немного Елене на спину и начал ее разминать.
— Ну-ка, расслабьтесь, — проворчал он. — Я вас не съем…
Лучше бы ты меня съел, подумала Елена. Тогда бы все сразу кончилось… Но промолчала. Он, кажется, правильно это понял и тоже промолчал, — только вздохнул.
Елена на самом деле очень быстро расслабилась и поплыла. И ее развезло так, как никогда не развозило от массажа и даже от занятий любовью — нечасто. Такие у него были руки…
— Ну, как? Чуточку полегче? — спросил он, улыбаясь, и вытирая ладони салфеткой.
— Это восхитительно. Спасибо, — прошептала Елена, все еще лежа с закрытыми глазами и не желая шевелиться, боясь растерять хотя бы капельку волшебного тепла и дрожащей радости в каждой клеточке своего тела.
Он присел на диван прямо перед ее лицом, опять улыбнулся:
— Расскажите мне, пани Елена.
— Что?
— О себе.
— А вы чего-нибудь обо мне не знаете?
— Я ничего не знаю о вас. Это вы знаете обо мне уже практически все.
Это вы знаете обо мне уже практически все. Мне известны лишь факты вашей жизни. Конечно, я читал вас, но это так опосредованно… Кто ваши подруги, друзья…
— Мужчины, — закончила она его фразу.
— Это как раз меня не интересует, — он отрицательно качнул головой.
— Ну, отчего же. Это ведь тоже обо мне…
— Нет. Это не о вас. Это о них. Они мне неинтересны. Если нужно, я их просто вытру, чтобы они не мешали мне разговаривать с вами.
Вот о чем она говорила, поняла Елена. Все мужчины всегда чем-нибудь обижают женщин, а он просто не может это перенести. И реагирует так, как только и может реагировать персонаж его масштаба, — просто вытирает, как след от кофейной чашки на столе. А сам-то?!? Господи, да что же это такое…
— Мне совестно, честное слово. У вас столько дел, а вы возитесь со мной уже часа два, не меньше…
— Я все успею, дорогая. Не волнуйтесь. Послезавтра мы вылетаем в Намболу, так что вы нужны мне в полной боевой готовности.
— Ах, так вот оно что…
— Нет, пожалуйста. Я не хочу с вами сегодня говорить о делах. Я вообще не хочу говорить, я хочу слушать…
То ли он окончательно загипнотизировал ее всем этим, — вниманием, массажем, тихим низким голосом, — то ли по какой-то другой причине, объяснить которую Елена была не в состоянии, хоть убей, но она подчинилась. И, по-прежнему лежа и ощущая умиротворяющее тепло во всем теле, стала рассказывать ему о журнале, о главном редакторе и старинном друге и ученике ее отца Ботеже, о Полине, о Бьянке, которая, будучи глупой болтушкой и болтливой глупышкой, впрочем, премиленькой, умудрялась сверстывать на компьютере несверстываемые в принципе блоки материалов, о том, что она перестала понимать, что творится вокруг нее и с ней, особенно с тех пор, как она узнала его, о том, что она чудовищно устала, что ей хочется просто поваляться на песке у теплого моря и ни о чем, ни о ком не думать, — только о песке и о море… А он слушал ее, улыбался, кивал, где нужно — вздыхал и соглашался, где нужно — хмурился и качал головой или грозно прищуривался… Елена вдруг умолкла и подозрительно посмотрела на Майзеля:
— Вы это подстроили, не так ли?
— О чем это вы?!
— Марта. Массаж. Это…
— Вы слишком высокого мнения о моих талантах провокатора, пани Елена. Вы мне просто ужасно нравитесь.
— Что?!
— Извините. Что выросло, то выросло. Я должен был это сказать.
— Вы… Вы все-таки пытаетесь меня клеить, да?! Я, кажется, вас предупреждала…
— Я вас не клею, пани Елена, — мягко сказал Майзель. — Я даже не ухаживаю за вами, если вы об этом. Я просто даю вам понять, что вы мне ужасно нравитесь. Что я дорожу вашим мнением и… и… и вами вообще. Что вы удивительная женщина, что мне с вами хорошо и интересно, а без вас — пусто и скучно. Что мне приятно доставлять вам удовольствие и видеть, как вы радуетесь и оживаете. И трогать мне вас приятно, я это тоже вовсе не собираюсь от вас скрывать. И я торжественно обещаю вам, что после Намболы — не сразу, может быть, на следующей неделе, но я обязательно отвезу вас в Словению, в Порторож, попрошу Александра сдать нам с вами его летнюю виллу и устрою вам дней десять настоящего курорта, которого у вас в жизни никогда не было — солевые ванны, грязь, море, массаж, минеральный комплекс…