— То есть вы хотите сказать?!.
— Я не только хочу. Я говорю. Нет-нет, я не маньяк, пани Елена, не надо так смотреть на меня… Дело в том, что только личным участием я мог вдохновить людей, поверивших в мой план, на то, чтобы начать приводить его в исполнение. Нет другого способа поднять в атаку вжавшихся в землю под кинжальным огнем противника солдат, — только подняться первым…
— Нет, подождите. Я хочу понять, что вы чувствовали при этом…
— Я чувствовал, что я делаю грязную работу, которую никто другой никогда и ни при каких обстоятельствах не сделает за меня.
Что я должен делать это, если я хочу, чтобы мои люди безоговорочно верили мне, беспрекословно выполняли мои приказы, считали своим, настоящим, пусть и старшим в иерархии, но своим. Без этого ни на какой успех невозможно рассчитывать. И это знает любой командир. Неважно, бизнес, война или государственное строительство. Команда должна работать как один человек. Вот и весь резон.
— И никаких кровавых мальчиков в глазах?
— Нет. Человек, как я уже имел счастье сообщить вам, привыкает абсолютно ко всему. В том числе и к тому, к чему привыкать, в общем-то, не должен. Почему вы так удивляетесь? Разве вам не доводилось видеть людей, которые убивали своих врагов?
— Врагов… Меня иногда просто бесит ваш пафос. Конечно, я видела. Но от них… От них всегда несет мертвечиной. А от вас — нет. Это меня больше всего удивляет. Вы другой. Вы не похожи на человека, который может убить другого человека. Я не чувствую этого запаха, пан Данек.
— У меня хороший дезодорант, — усмехнулся Майзель.
— Я серьезно.
— Вы что же, не верите мне?
— Верю. Словам — верю. Своей информации — тоже верю. Не могу сомневаться… Но ваши слова и мое знание чудовищным образом не совпадают с моим обонянием. Этого просто быть не может.
— Ну, и как же мы будем выходить из создавшейся ситуации?
— Понятия не имею. Только время, быть может, расставит все на свои места…
— Надеюсь, — он с улыбкой посмотрел на Елену.
— И кошмары вас не мучают?
— Я же не сплю, разве вы не знаете?
— О Господи. Я и забыла. В это просто невозможно поверить.
— Что выросло, то выросло.
— А как же мораль?
— Никак. На том свете ответим. О, стихами заговорил, это же надо! Нет никакой универсальной морали. Нельзя сидеть и ждать, пока тебя убьют. Нужно драться. Нельзя не стремиться предотвратить убийство, даже если для этого нужно убить убийцу. Или убийцу сотен. Или сотен тысяч. При чем тут мораль? Где здесь место для нее? Единственная мораль, которую я признаю, заключается в следующем: я дерусь, потому что дерусь. Я никого не надеюсь победить, кстати. Я просто не отступаю. В принципе. Зло, добро, мораль… Откуда добро и мораль, если нет зла, пани Елена?! Когда мои люди видят, как мы превращаем все вместе свинец в золото, у них такой эмоциональный и творческий подъем начинается, что просто диву даешься… И они сразу же понимают, что зло, оказывается, далеко не всесильно. Просто с ним нельзя мириться и пересказывать друг другу с ужасно умным видом всякий бред про конвергенцию. И тогда все мы выиграем. Только зло будет в проигрыше. Поэтому я стрелял, стреляю и буду стрелять в мерзкие хари с большим удовольствием. И без всяких угрызений совести.
— Ну, предположим. А как быть с таким понятием, как верховенство закона?
— О чем это вы?
— Ну, хотя бы об этой вопиющей истории с подростками, рисовавшими граффити в метро. Ваши «Королевские Соколы», беззаконно патрулировавшие улицы, надевали им железные рукавицы, так что бедные дети несколько недель не могли есть и пить без посторонней помощи, и обливали их какой-то несмываемой краской, а полиция штрафовала родителей на совершенно чудовищные суммы…
— Дорогая, вы не владеете вопросом. Это непрофессионально…
— Я не репортер отдела происшествий.
Это непрофессионально…
— Я не репортер отдела происшествий. Сюжет в данном конкретном случае меня мало интересует. Меня интересует подоплека.
— Я, однако же, позволю себе обозначить сюжетную канву… Так вот. И рисовали они отнюдь не только в метро. Кем надо быть, чтобы малевать всякую мерзость на памятнике Святому Вацлаву и Лорете?! Это что такое, черт подери?! И потом. Никто никого не штрафовал, родителей несовершеннолетних засранцев обязали выплатить нанесенный городскому хозяйству ущерб, а совершеннолетние должны были сделать это сами через общественные работы… После нескольких месяцев уборки нечистот даже самым передовым и сознательным альтернативщикам расхотелось геройствовать. А что касается рукавичек… Так бедным деткам пришлось просить папу и маму покормить и напоить ребеночка, что способствовало развитию чувства стыда, которое у них на тот момент совершенно отсутствовало, а у родителей проснулись родительские чувства. Результат — мир в семье и возвращение будущих граждан в лоно законопослушания. А то, что над их нелепыми варежками и разрисованными физиономиями потешались все прочие подростки, тоже имело чрезвычайно сильный воспитательный эффект. И в школу им пришлось ходить, и учителя ставили им колы, так что все нормально…
— Вы меня поражаете. Вы же умный человек, энциклопедически… ну, не образованный, хорошо, но эрудированный. Разве вам не известно, что юным свойственно асоциальное поведение, что это медицинский факт, вызванный особенностями формирования нейронных связей в мозгу, а не злой умысел?!