— К сожалению, совсем без людей на войне обойтись невозможно, — Майзель вздохнул и совершенно обычным, таким человеческим жестом провел пальцами по лбу. — Поэтому у нас есть армия…
— Зачем же вам такая армия?! Столько людей? Да в стране просто в глазах рябит от военных!
— Потому что мы с нашей армией должны уметь выиграть любое сражение, пани Елена. Выиграть легко, не потеряв при этом ни одного бойца. И мы в самом деле способны разнести в клочья любые вооруженные силы, потому что такого боевого духа и такой боевой мощи нет ни у кого на этой земле.
Выиграть легко, не потеряв при этом ни одного бойца. И мы в самом деле способны разнести в клочья любые вооруженные силы, потому что такого боевого духа и такой боевой мощи нет ни у кого на этой земле. К сожалению, мест, где нам приходится воевать, пока еще слишком много, чтобы перевести дух. Люди устают, пани Елена. Когда видят весь ужас и кровь, которые они видят… Им нужно отдыхать. Их нужно менять как можно чаще, не теряя боевых позиций. Мы могли бы, в принципе, обойтись каким-нибудь десятком тысяч бойцов, но тогда им пришлось бы сидеть в дерьме безвылазно. Это вредно и опасно. Поэтому армия работает вахтовым методом. И поэтому должна быть большой. Огромной. К сожалению.
— Надо же. Я и не думала, что вы такой заботливый…
— А как же иначе? Вы представляете, во что нам обходится боевая и тактическая подготовка рядового, которого мы упаковали в экзоскафандр? А сержанта? А офицера? А летчика или моряка? Мы бережем наше имущество. Ничего удивительного в этом нет. И люди в армии хорошо это знают и платят нам той же монетой, выкладываясь до последнего. И мы побеждаем. Всегда.
— Но вы же не воюете по-настоящему.
— То есть?
— Ни одной настоящей войны. Столкновения. Конфликты. Ограниченные операции. Почему?
— Потому что большая война с обязательной военной победой без возможности контролировать побежденных — это большой политический провал. Катастрофа. Это недопустимо. Нам насилу удалось уговорить наших друзей в Вашингтоне не начинать войну с Ираком…
— Вы испытываете нежные чувства к Хуссейну? Или к иракцам?
— Я испытываю нежные чувства к состоянию стабильности, пани Елена.
— А как же курды?
— Ему нечем и неоткуда бомбить их больше ипритом. А снести башку Хуссейну нам ничего не стоит, пани Елена. Только потом что? Шиитские аятоллы? Или война Кусая с Убеем?
— Но это все равно будет. Хуссейн не вечен.
— А к тому времени мы подготовимся. По-настоящему подготовимся. Хусейна я ненавижу больше, чем даже, возможно, вы, потому что знаю в деталях о его преступлениях. Но я знаю и другое — если убрать его, будет еще хуже. Хотя иногда кажется, что хуже невозможно… Хуссейн — это кусок дерьма, пани Елена. Но это кусок твердого дерьма, на котором пока еще можно стоять, пусть и зажав нос. А если его выдернуть, то из бочки хлынет поток дерьма жидкого, который сметет все на своем пути. И придется воевать так, что всем вам небо с овчинку покажется…
— А вам?
— А я не боюсь крови, пани Елена. Ни своей, ни, тем более, чужой. Но мне все равно жалко наших. Даже экзоскафандры — это не волшебная палочка и не живая вода… Война с Хуссейном будет ошибкой. То есть хуже, чем преступлением. Поэтому мы и отменили санкции. Мы лучше будем продавать ему оружие и постепенно брать под контроль армию и силовиков.
— А потом?
— А потом посадим на его место какого-нибудь кровавого деспота вроде Квамбинге.
— И где же вы такого найдете?!
— Не знаю, пани Елена. Но мы ищем. Вы можете себе представить, что это такое, — найти черную кошку в темной комнате, особенно, когда ее там и в помине нет? Но мы ищем. И найдем. Обязательно.
— И как вы умудряетесь это контролировать?
— Что?
— Того же Квамбингу, например. Это же неуправляемое чудовище, боевой слон, объевшийся не знаю чего…
— Ну-ну, дорогая, полегче, полегче.
И найдем. Обязательно.
— И как вы умудряетесь это контролировать?
— Что?
— Того же Квамбингу, например. Это же неуправляемое чудовище, боевой слон, объевшийся не знаю чего…
— Ну-ну, дорогая, полегче, полегче. Как-никак великий монарх, собиратель земель.
— Так как?
— Просто, дорогая. Я круче.
— То есть?
— То есть он не всегда может отрубить человеку голову одним ударом меча. Ему нужно встать в стойку, размахнуться… А мне не нужно. Я это делаю практически из любого положения.
— Что?!?
— Ох, да расправьте вы лицо, ради Бога! Ну, я должен, понимаете, пани Елена, я должен! — ей показалось, что он почти кричит. — Если я не буду таким, это не кончится никогда. А если буду, то с его сыновьями я смогу уже разговаривать. Не доказывать каждую секунду, что я круче, а разговаривать. Ради этого. Ради этих мальчиков. Иначе нельзя…
— Ужас.
— Что?
— Ужас. Я вам почти верю. И это ужас.
— Да? А мне нравится, — он совершенно по-мальчишески усмехнулся. И снова сказал совершенно серьезно: — Мы побеждаем всегда. Но любая победа легко превращается в поражение, если не удается обратить противника в свою веру, привить ему свои ценности, навязать свои взгляды на жизнь, на историю, на культуру… Пусть с местным колоритом, но свои… И для этого нам нужна еще одна армия. И справиться с этой задачей может лишь Церковь.