— Мы все солдаты на этой войне. И ты, и я, и она. Неужели я должна говорить это — тебе?! Иди, Данек. Иди.
Он кивнул, распахнул дверь, зажмурился и шагнул. Как в пропасть…
Сонечка по-прежнему не спала, но была так слаба, что находилась на границе беспамятства, — ее веки дрогнули едва заметно, когда Майзель, опустившись рядом с ней на кровать, взял ее руку в свою.
— Ей нехорошо, — тихо, с беспокойством сказал он. — Она вся горит… Нужно позвать врача…
— Нам нужно улетать, как можно скорее. Здесь даже сделать ничего невозможно…
— Летающий госпиталь сядет через час. Еще час — пока реанимобиль доедет сюда. Час, полтора, — назад. И полет… В самолете есть все необходимое. Я распоряжусь…
Он попытался встать.
— Сидеть, — прошипела Елена, надавливая ему на плечо. — Не смей даже думать об этом… Полно вояк без тебя. Они все без тебя знают, их столько лет натаскивали, в том числе и ты сам… И Гонта здесь… Сиди. Ты нужен ей. Твоя сила нужна ей. Не смей отпускать ее, держи ее, держи…
СТЕПЯНКА, 20 МАЯ. УТРО
Майзель вышел из палаты и увидел какого-то совершенно убитого парня, сидящего, опустив голову с коротко подстриженными ярко-соломенными волосами, чуть поодаль на кушетке. Майзель шагнул к нему:
— Ты Павел?
— Я, — парень посмотрел на Майзеля красными, полными слез глазами. — А ты…
— Я Майзель.
— Тот самый…
— Тот самый.
— Дракон, значит… — Павел с тоской смотрел на него снизу вверх.
— Ну, ниче… Похож, в натуре… Че ж ты поздно-то так прилетел, бля?
Он протянул Жуковичу руку:
— Не нужно, Павел. То, что я себе… Не дай тебе Бог, малыш. А тебе я обязан.
— Да чего… — Павел засопел. И, поколебавшись, пожал протянутую руку.
— Гонта, — повернулся Майзель к Богушеку, продолжая сжимать руку Жуковича, — деньги у тебя…
Павел дико посмотрел на Майзеля:
— Да иди ты нахуй с деньгами со своими!!! — заорал он и выдернул ладонь. — Нахуй мне деньги твои не нужны, понял?!?
Майзель взял его за плечо и тряхнул так, что Жукович поперхнулся:
— Ты что, дурак?! Думаешь, я откупаюсь от тебя?! То, что ты для нас сделал, никакими деньгами не измерить. Никакими, Павел. А деньги возьми. Мы улетим сейчас, пока устаканится все, зубы на полку сложишь, — он взял протянутую Богушеком пачку банкнот и пихнул Павлу в карман. — И не пропадай, слышишь? К делу пристроим, только разгребем чуть это дерьмо. Обещаю.
Павел смотрел, на него, смотрел… Наверное, все же поверил. И сказал, вздохнув:
— Баба твоя — чистое золото, бля. Как она тут всех вокруг барышни строила — это пиздец. Вытащила ее…
— Спасибо тебе, Павел. Ты молодец.
— Да ну… — он махнул рукой, вздохнул опять горестно. И спросил вдруг: — А Лукадрищева ебнули уже?
— Нет, Павел.
— Че, судить, небось, собираетесь? — он скривился насмешливо. — Дал бы ты мне его минут на пять, Дракон, — у Павла на лбу надулись вены и заметались на щеках желваки. — Я бы эту суку ебучую так бы… Это же он приказал, гандон, сука, тварь, я знаю, это он приказал…
— Прекрати истерику, — снова тряхнул его Майзель. — Прекрати, Павел. Будь мужчиной.
— Нахуй все, — всхлипнул Павел. — Нахуй все, бля… Ты знаешь, че для меня Андреич… Они, хуесосы, думали, «ешка» бензиновая… Думали, взорвется нахуй… А ни хуя… Вот барышня и… Успел я, бля…
Он дернулся так, будто залпом выпил стакан зеленки, и посмотрел опять на Майзеля:
— Дай мне его, Дракон. На пять минут. На одну минуту дай. Я его разорву, суку, нахуй…
— Я не могу, Павел, — покачал головой Майзель. — Елена ему слово дала. В обмен на Сонечку и наших заложников…
Павел окаменел. И поднял на Майзеля глаза, спросил срывающимся шепотом:
— Какое… Какое, нахуй, слово?!
— Слово, что мы ему жизнь оставим. Он улетит сегодня, Паша.
— У… Куда улетит?!
— В Корею. К великому вождю Киму… И поверь, ему там…
Павел вдруг отшвырнул руку Майзеля со своего плеча и попятился:
— Нет. Ни хуя этого не будет.
— Павел, — Майзель поморщился, как от зубной боли.
— Ни хуя, — прошипел Жукович. — Это вы ему слово дали. Господа благородные… А я… Бог не фраер, он все видит. Понял, Дракон?! Бог не фраер. Вот те крест святой, хоть ты в нашего Христа и не веришь, — Павел быстро и не очень умело перекрестился.
Понял, Дракон?! Бог не фраер. Вот те крест святой, хоть ты в нашего Христа и не веришь, — Павел быстро и не очень умело перекрестился.
— Слово надо держать, малыш. Иначе нельзя. Только так.
— Ну и держи. А я… Хуй он у меня улетит куда-нибудь, понятно?!?
И Жукович развернулся.
— Павел! Вернись!
Но Жукович, даже не обернувшись, в два прыжка преодолел отрезок коридора до двери пожарного выхода и повис на руках у подхвативших его «ночных дьяволов»:
— Пустите!!! Пустите, суки!!!
— Пустите его, — сказал Гонта.
Бойцы отпустили Павла, и он рванул вниз по лестнице, на улицу. Майзель развернулся к Богушеку:
— Да?
— Да брось ты, — махнул рукой Гонта. — Пусть побегает, остынет. Нормально все, в цвет. Что ты, запрешь его? Что он может?
— Я его не знаю.
— Брось, — с нажимом сказал Богушек. — Пацан какой-то, сопляк… Брось, Дракон. Иди к Елене, к малышке… я прослежу.
— Смотри не протухни, Гонта, — хмуро сказал Майзель. — Готовьте эвакуацию.
И вернулся в палату, тихо притворив за собой дверь. Подошел, опустился на табуретку рядом с Сонечкиной кроватью.