Елена плохо понимала английский императора, но уловила, что страна, поставленная на дыбы, готова принять первых переселенцев. Первый миллион — через восемь месяцев. В следующем году три, и потом по пять миллионов человек в год, всего около тридцати. Значит, это не шутка, подумала Елена. И пускай это всего лишь первый шаг… Он это сделает. Он… Они сделают это, черт побери их совсем!…
Они вернулись в Луамбу, когда быстрая южная ночь уже накатилась на город, и тот засверкал огнями фонарей, засветился рекламой, запел, застонал, закричал автомобильными гудками… Императорский дворец, бывшая резиденция португальского генерал-губернатора, утопал в зелени и фонтанах и был совсем не по-африкански ухожен и чист. Елену вообще потрясла здешняя чистота — конечно, с пражской стерильностью не сравнить, климат и темперамент свое берут, но и с остальной Африкой — просто ничего общего. Елена бывала в нескольких странах континента, однажды прожила в Камеруне почти два месяца, и ее просто вымотала до предела невозможность как следует помыться и сходить в туалет. Здесь, в Намболе, было по-другому…
Пока Елене показывали ее комнату и помогали освоиться, Квамбинга с Майзелем уединились в императорском кабинете. Налив в высокий стакан ледяного сока и плеснув туда немного виски, Квамбинга протянул ему коктейль:
— Хочу спросить тебя, Дракон…
— Валяй, — Майзель отхлебнул напиток, сел в мягкое кресло и вытянул ноги.
— Это твоя женщина?
— Нет, друг мой. Это мой… биограф. Почему ты спросил?
— Ты так на нее смотришь… — Квамбинга покачал головой, словно осуждая.
— Она разве глупая? Если я разглядел… Она красивая. Я бы тоже взял ее в жены.
— Тоже?! Ну-ну… Ты же знаешь, друг мой. У нас бывает так все непросто и не сразу…
— Я знаю, — кивнул император. — Белые женщины удивительные. К ним так прилипаешь, что они становятся частью тебя. Не оторвать потом. И хотят, чтобы мужчины всю жизнь держались за их юбку. Разве мало у мужчины дел?! Ах, Дракон… Тебе нужна наша девушка. Будет любить тебя, когда ты хочешь. И сколько хочешь… Наши девушки хорошие, ласковые, и не ждут, что мужчина будет, как мальчик, сидеть возле нее и смотреть ей в лицо. Помнишь Макимбе?
— Кого? — удивился Майзель. — Кто это?
— Ты тогда прилетел со своими воинами, когда унитовцы [55] и «дикие гуси» [56] вошли в наш лагерь и никого не выпускали, у них же никогда не было проблем с патронами… Ты ее вытащил… Они прятались в церкви, ее тоже подожгли, мы вовремя успели тогда…
— Я не помню ее, друг мой. Мы там много кого вытащили, — Майзель пожал плечами, отхлебнул еще коктейля. — И что?
— Она тебя помнит. Ждет тебя. Когда ты прилетаешь, тебе всегда некогда… Она такая стала, ты ее не узнаешь теперь. Я ее для тебя берегу, Дракон.
— Хочешь породниться со мной, плутишка? — Майзель рассмеялся, все еще не принимая выходку Квамбинги всерьез.
— Конечно, хочу, — кивнул император, пристально, безо всякой улыбки глядя на Майзеля. — Кто, будучи в здравом уме, откажется от такой невероятной удачи? Я вижу, тебе тоскливо, — Квамбинга наклонился к Майзелю. — Возьми себе Макимбе. Мой народ будет счастлив и горд. Я буду рад. Макимбе будет счастливой. Она будет твоя жена в Намболе. Будет всегда тебя ждать. Ты будешь чаще к нам прилетать, всем будет хорошо… Эту женщину забудь. Она будет уходить, приходить… Будет душу твою держать за горло. Мешать тебе. Удали ее, Дракон. Возьми Макимбе…
Майзель, перестав улыбаться, смотрел на императора. Он знал, что один из титулов Квамбинги на его родном языке звучит как-то вроде «друг Великого Белого Дракона»… Господи Боже, подумал он, какие же они первозданные, эти люди… А может, мне только и надо того, чтобы она душу мою держала за горло, если есть еще у меня душа… Только как объяснить тебе это, дорогой мой вождь мумбо-юмбо?!.
Он понимал, что не может сказать «нет». От таких предложений, сделанных подобным тоном, не отказываются. И Квамбинга тоже знал это. И ждал его ответа…
— Я буду с ней, Квамбинга. Но при одном условии: если она понравится мне, а я — ей.
— Что?! Ты Великий Дракон. Ты сделаешь ее самой счастливой женщиной на свете. Понравится… Это неправильное слово. Не подходит тебе…
— Хватит об этом, Квамбинга. Скажи, чтобы накрывали на стол. Я голоден…
Ужин был вполне традиционным, хотя и очень вкусным. Елена смертельно устала — не столько физически, сколько от обрушившихся на нее впечатлений, которых для одного дня было слишком много. И с Майзелем ей не удавалось и словом перемолвиться. Он иногда посматривал на нее, но как-то очень странно. Она никак не могла понять, почему он так смотрит на нее. То есть… Она все понимала, конечно же. Она уже почти разрешила себе это. Почти. И вдруг…
Когда он поднялся, увлекаемый юной прелестной африканкой из свиты императрицы, когда она прильнула к нему, когда погладила его по волосам и шее, — жестом, не допускавшим и тени неопределенности, когда Елена увидела, как смотрит на него эта почти девочка, как сверкают ее глаза, улыбка, как цветет ее лицо, как он обнимает ее… Елена не разозлилась, не обиделась, даже не удивилась.
У нее просто все застыло, заледенело внутри. Они скрылись в глубине дворца, даже не оглянувшись. Елена встала из-за стола, и, скупо, дежурно улыбнувшись, быстро ушла к себе. Выпила, давясь, две таблетки релаксина, упала на кровать и заснула, как выключилась. Ей ничего не снилось. Совсем ничего.