— Да. Я испугалась. Но не вас. За вас.
— Почему?
— Опять?!
— Извините, — Майзель улыбнулся.
Когда он так улыбался, Елена была готова еще не то ему простить.
— Почему? — снова спросил он, на этот раз совершенно по-человечески.
— Предлагаю обмен. Вы скажете мне все, что вы знаете, а я отвечу на ваш вопрос. По рукам?
— Нет, пани Елена, — Майзель укоризненно покачал головой. — Это шантаж. Меня никто не может шантажировать. Только я могу и буду делать это со всеми. Это моя привилегия. Даже вам я этого не позволю…
— Даже? Как интересно. Я вас предупреждала, чтобы вы не смели меня клеить. А вы все время пытаетесь.
— То есть? — он приподнял правую бровь.
— Что вы бровями играете?! Вы… вы все время кружите так… Вы что же, думаете, я не вижу ничего?! И… черт вас подери совсем!
— Я не виноват. Я тут вообще ни при чем. Это происходит само собой.
— Прекратите.
— Нет, правда. Вы в зеркало вообще смотритесь?
— Ну, все, — рассвирепела Елена и поднялась. — До свидания, пан Данек. На сегодня хватит.
— Как скажете, дорогая, — Майзель оскалился, достал брелок и распахнул двери. — Завтра в шесть. Пожалуйста, осторожно на поворотах…
Не говоря больше ни слова, Елена стремительно вышла.
Как же упоительно ты хороша, когда сердишься, улыбнулся Майзель ей вслед. Смотрелась ли ты в зеркало и уверилась ли ты… Ангел мой… О, Господи, испугался он. Это же невозможно… Господи, да что же это такое?!.
ПРАГА. ИЮЛЬ
А ведь мне действительно придется это все проштудировать, все эти труды, названиями которых он сыпет, словно у него библиотечный каталог перед глазами раскрыт, сердито подумала Елена. Вот уж не было печали… Хотя бы для того, чтобы оперировать теми же понятиями, что и он, иначе с ним по-настоящему непросто спорить.
А он ведь, наверное, в подлинниках все это читал, аж завидно… Что за невозможный тип… И так смотрит на меня все время… Он даже меня не клеит, это правда, — просто так смотрит… И так часто произносит мое имя… Конечно, он знает, что это мне нравится, как и всем остальным, но… А я… Что же это такое, Господи?!.
Этим утром они едва успели поздороваться, — и Елена опять бросилась в схватку, которую посчитала незаконченной. Потому что не умела отступать. Как и он…
— Но все-таки, почему именно монархия? Что такого не устраивает вас по-настоящему в демократической форме правления?
— В демократической — все устраивает, дорогая. В республиканской — не все. И пожалуйста, не нужно совмещать эти два понятия. Они вовсе не тождественны, пани Елена. И наша страна — один из ярчайших тому примеров.
— А еще?
— Вы знаете историю про датского монарха и евреев, которых он не выдал нацистам в период оккупации?
— Ну, все было вовсе не так сказочно…
— Но было, пани Елена. Или не было?
— Было. Я и не собиралась это оспаривать.
— И народ — весь народ — поддержал своего монарха. Хотя речь шла всего о каких-то восьми тысячах человек. Евреев, дорогая. Которые наверняка не были ангелами и уж точно не пользовались никакой особенной любовью датчан. Может, их и не ненавидели, но и любить наверняка не любили. Зато датчане любили своего короля и безгранично доверяли ему. Его благородству и чувству справедливости. И сделали так, как он повелел.
— Евреев спасали от нацистов везде. И в самой Германии, и в Чехии, и в других странах — везде. При чем здесь монархия?
— Везде, это так. Но везде это был личный душевный порыв честных, благородных, справедливых людей. Но не было, да и не могло быть, государственной волей. А в Дании — было. И в Болгарии. И в Испании, хотя вместо короля там был кровавый деспот и диктатор Франко. Который позже вернул народу монархию, потому что понимал, что это значит, хотя у него и не все получилось, как он задумывал… Только настоящий государственный муж способен на поступок. Только сильная власть. Сильная и честная. Как у нас. И заметьте, пани Елена — даже нацисты, у которых не было ничего святого, утерлись и проглотили это — и в Дании, и в Болгарии. Не посмели открыто нарушить королевскую волю. Да они убили Бориса Третьего, но волю его нарушить не осмелились. Вот что такое настоящий монарх. А князь Лихтенштейна? Эту историю вы знаете?
— Про нынешнего?
— Нет. Про его отца, Франца-Йозефа. Некоторым казачьим частям и подразделениям Русской освободительной армии удалось в мае сорок пятого прорваться в княжество. По договору со Сталиным союзнички обязаны были выдать этих людей на смерть в ГУЛАГе. А князь сказал — через мой труп. В самом прямом смысле. Хотите — попробуйте прийти и взять силой. И узнаете, кто в этих горах хозяин. И что вы думаете? Проглотили. Великие державы. Победители Вермахта. Столпы демократии. Утерлись, как сявки. И Сталин утерся. Про это мало кто знает, увы, ведь казаки и крестьяне из РОА — не евреи. Не такие голосистые и писучие…
— Сколько их было… Единицы, — вздохнула Елена.
— Сотни. С женщинами и детьми, — прищурился Майзель, и желваки скакнули у него на щеках. — Какая разница, сколько их было?! Была воля монарха. Настоящего мужчины, благородного, честного и отважного.
Настоящего мужчины, благородного, честного и отважного. Хотя наверняка и ему было, что терять. И страшно ему тоже было, уж я-то знаю… Но он дал слово. И никто из этих продажных болтунов и соглашателей не посмел даже вякнуть. Или, упаси Господь, что-нибудь предпринять. И сам Гуталин не посмел. Потому что власть монарха на земле подобна власти Всевышнего на небе, дорогая. И только так это работает. А теперь скажите, что я дикарь, чудовище и что у меня мифологическое сознание.