Они остановились у подножия крутого горного склона, на котором стоял большой дом. Это был, как показалось Елене, не новодел, — настоящий дом егеря или лесничего, старый, кряжистый, добротный и сурово-прекрасный. Не роскошный замок и не гламурная вилла. Толстые деревянные колонны, поддерживающие квадрат сруба, нависающего над землей, пологий скат крыши, крытой темным тесом, балкон-терраса, под ней — дровяник и хозяйственный инвентарь, аккуратно разложенный в боевой готовности, лестница наверх… И потрясающая, оглушительная, невероятная тишина, стоящая в густом, как кисель, сладком горном воздухе. Елена, вышедшая наружу из машины, почувствовала, как распрямляются легкие, вбирая в себя живительный кислород.
Майзель вытащил из багажника какие-то сумки, легко взял их одной рукой, другой обнял Елену за плечи и увлек по заботливо расчищенной в снегу тропинке к лестнице, что вела в дом. Они поднялись наверх, вошли внутрь, и Елена улыбнулась, — именно так она и представляла это себе: огромное помещение без перегородок, могучий дубовый стол со стульями, этажерка с книгами, высокие, едва ли не с нее ростом, подсвечники с толстыми свечами из настоящего воска, П-образный диван и пара кресел, кухонный уголок у окна, и огромный камин с уже разведенным огнем, на полу перед которым — широкое низкое ложе, укрытое ковром из медвежьих шкур.
— Нравится? — с беспокойством спросил Майзель. Елена кивнула и, протянув руку, подергала его за ухо. Он вздохнул с явным облегчением и улыбнулся: — Ты голодна?
— Не знаю. А что, ты собираешься меня кормить, если я скажу «да»?
— Обязательно.
— Драконище, ты знаешь, что таких мужчин, как ты, не бывает на свете?
— Знаю, — он печально вздохнул. — Ну, что выросло, то выросло…
Он не разрешил ей помогать ему. Елена сидела и смотрела, как он режет нежное, в мраморных прожилках, мясо на тонкие, полупрозрачные ломти огромным тяжелым ножом, как жарит его прямо на раскаленной стальной плите, переворачивая деревянной лопаткой и бормоча что-то себе под нос, как режет овощи, засыпает их приправой, заливает оливковым маслом и складывает в огромное стеклянное блюдо, мешает, как несет на стол еду и вино в высоком глиняном кувшине, и такое творилось у нее внутри…
— Я не люблю мясо, ты же знаешь, — вздохнула Елена.
— Это не мясо, жизнь моя, — он повернул к ней голову и улыбнулся. — Это лекарство.
Елена и вправду была дико голодна, и поняла это, только когда Майзель поставил перед ней тарелку с едой. И это было действительно так вкусно… Впрочем, она быстро насытилась, и ей так захотелось спать, что она даже не стала притворяться. И не сопротивлялась, когда Майзель поднял ее на руки и отнес на шкуры…
Она проснулась, когда за окнами была уже глубокая ночь. Свечи в канделябрах сгорели едва ли не на половину… Майзель лежал рядом с ней, подперев голову рукой, глядел бездумно в огонь, и сполохи пламени освещали его лицо, придавая ему причудливое и странное выражение… Елена потянулась и привлекла его к себе.
Он отозвался на ее призыв так, словно ждал его всю жизнь. И все было по-прежнему… Он снова перецеловал Елену всю — от пяточек до мочек ушей, и вошел в нее со стоном, от которого у Елены сжалось сердце… Ее почти сразу же унесло взрывом, и потом, через несколько минут, еще… Она искусала ему все пальцы… А потом она почувствовала обжигающе-теплую влагу, затопившую ее лоно. И, ощутив, как он наполняет ее — безнадежно, бессмысленно, бесполезно, напрасно — Елена горько расплакалась у него в руках.
Он увидел, как слезы покатились у Елены по лицу. И снова испугался так, что ватная слабость поползла от живота к ногам и груди. Так, что он закричал шепотом:
— Что с тобой, мой ангел?! Тебе больно?! Где больно?!
— Нет. Мне не больно. Мне очень-очень хорошо. Мне так хорошо, Дракончик… Я… я совсем по другому вопросу плачу…
— Я не хочу обсуждать это сейчас. И запрещаю тебе. Позже. Позже, мой ангел. Пожалуйста.
— Хорошо, — согласно кивнула Елена и улыбнулась дрожащими губами.
Ей самой не хотелось не то, что обсуждать — даже думать об этом. Просто она не могла об этом не думать. С той самой минуты, как у нее началось с Майзелем. С той самой минуты.
— Тебе в самом деле не больно?
Мне больно, чудище, подумала Елена, мне очень больно, хоть и не так, как ты подумал, но мне так хорошо, что пусть будет больно, я согласна…
— Мне хорошо, — повторила Елена и погладила его по лицу.
— Ты не врешь?
— Нет.
Майзель поцеловал ее снова.
— Дракончик.
— Что?
— Я старая.
— Да. Ты баба-яга.
— Я серьезно.
— Обязательно. Я тоже.
— Смотри. Вот морщинки, видишь? Вот. И вот. И вот тут… А ты… Ты такой… Тебе нужно девочку молоденькую… Семь штук… А меня… Меня после двух разочков можно вешать на веревочку сушиться… А тебе еще хочется… Я же чувствую…
— Мне тебя хочется, ежичек. Понимаешь? Не других. Не девочек. Не всяких разных. Тебя. Только тебя. Одну. Всегда.
— Как это получилось?
— Я не знаю.
— Тебе хорошо со мной?
— Мне никогда не с кем не было никак. Я ничего не помню, что было до тебя. Я знаю только тебя, я хочу только с тобой, я ничего другого не хочу и не могу, не хочу хотеть, жизнь моя. С тобой мне так хорошо, что я умираю в тебе каждый раз, ангел мой, понимаешь?!