В следующую секунду Андрей едва устоял на ногах, потому что Майзель сказал на чистейшем русском языке:
— Дюхон, черт тебя подери, если б ты знал, как я рад видеть твою опупевшую рожицу! — Майзель взял его ладонь в обе руки и стиснул так, что Корабельщиков чуть не вскрикнул. — Я просто годы провел в мечтах увидеть у тебя именно такую вот морду лица, — он заговорщически подмигнул Андрею. — Мы с тобой попозже оттянемся на предмет воспоминаний, а сейчас сделай вид, что все чик-чак, добро?
Андрей знал, что это невозможно. Человек, которого он видел перед собой, абсолютно не был ему знаком. Корабельщиков мог поклясться, что никогда не видел господина Майзеля и первый в жизни раз слышит его голос. Но интонации, эти переходы на высокие тона в конце каждой фразы, эти словечки, особенно — «Дюхон»! «Чик-чак», «морда лица»… Только один человек мог сказать такое и так — Данька Бернштейн, его одноклассник, а потом и однокурсник по Институту радиоэлектроники, уехавший в Штаты много лет назад и вскоре пропавший там безо всякого следа…
Но человек, стоящий перед ним, ни в коем случае не был его пропавшим приятелем. Майзель был много выше — даже выше Андрея, явно далеко за метр девяносто, шире в плечах и тоньше в талии. И одет он был во что-то непонятное — высокие полуботинки, узкие брюки, не то пиджак, не то плащ поверх спортивной рубашки, плотно обтягивающей мускулатуру на зависть кому угодно, и все это по цвету и по виду напоминало оружейный металл. А при каждом движении шло как будто волнами, словно и в самом деле было жидким металлом. Или чешуей. Что за чертовщина, подумал Корабельщиков, а глаза-то… Ни черты лица, ни телосложение, ни манера двигаться — ничего в этом человеке даже отдаленно не напоминало Даньку Бернштейна. Он был не больше похож на Даньку, чем Андрей — на Будду.
Андрей понял, что решить эту проблему без посторонней помощи ему — во всяком случае, немедленно — не удастся. И он сделал лучшее, что мог — заговорщически подмигнул Майзелю в ответ…
Дальше уже стало полегче. Их представили друг другу, Андрея назвали надеждой и опорой межнационального диалога в Беларуси, что, естественно, было весьма смелой гиперболой. Майзель отреагировал благожелательной улыбкой, полной скрытого обаяния буржуазии. Фандрайзинг [5] проходил без сучка, без задоринки, и закончился даже лучше, чем ожидал преподобный Юлиус, — не дослушав окончания длинного списка свершений и побед Лиги, Майзель похлопал Брудермайера по плечу и улыбнулся:
— Я распорядился перевести на ваш счет двести тысяч евро. В связи с этим надеюсь, дорогой доктор, что в ближайший год Лига не будет испытывать серьезных материальных затруднений. А дальше — бой покажет. В порядке?
Брудермайер улыбнулся, элегантно и с достоинством кивнул:
— Полагаю, мой дорогой господин Майзель, вы не разочаруетесь в нашей деятельности и у нас действительно будет повод встретиться. А сейчас позвольте мне похитить моего друга Андрея на несколько минут?
— Обязательно, — просиял Майзель, — только не умыкайте его надолго, он мне еще понадобится, и скоро. Порекомендуйте мне какую-нибудь забегаловку, где можно перехватить кошерного [6] , да я пойду, а то я от самой Праги нигде не останавливался…
— Нет-нет, господин Майзель. Об этом и речи быть не может. Стол в вашу честь уже накрыт. Прошу!
Когда Майзеля увели кормить, поить и всячески ублажать, преподобный Юлиус пропустил Андрея впереди себя в кабинет, закрыл дверь и внимательно посмотрел на Корабельщикова:
— И подумать не мог, что вы так близко знакомы, — он лукаво, но очень по-доброму улыбнулся и погрозил Андрею пальцем.
— Что и говорить, очень рад…
— Подожди, Юлиус, — Андрей опустился в кресло напротив стола, за которым расположился Брудермайер. — Я впервые вижу Майзеля и готов подтвердить это на суде под присягой. Его интерес к моей скромной персоне — для меня сюрприз еще больший, нежели для тебя. Я надеялся, что ты мне что-нибудь объяснишь!…
— Странно. Из разговора, который у нас с ним состоялся перед тем, как я отправил Труди за тобой в аэропорт, я понял, что Майзель знает тебя чуть ли не со студенческих лет…
— Ты считаешь, что я бы забыл о таком знакомстве?! — не сдержавшись, фыркнул Андрей. — Да я перед самой конференцией обратился в этот его «Golem Foundation» у нас в Минске, причем просто так, без всякого расчета на результат, просто, чтобы не иметь головной боли: вот, мол, была возможность, но… Да и встретили они меня поначалу без восторга, я же рассказывал тебе, а потом, вдруг, ни с того, ни с сего… Если честно, Юлиус, — я просто ума не приложу, что происходит!
— Может, он принимает тебя за кого-то другого? Хотя нет, в это верится еще с большим трудом… Постой, но ведь он, кажется, заговорил с тобой по-русски?
— Да. И причем сказал такое, что я до сих пор… — Андрей умолк на полуслове, а когда заговорил снова, уже вполне овладел собой: — Знаешь, Юлиус, я хочу ясности не меньше, чем ты. И я тебе обещаю рассказать все, что смогу, без утайки, но не теперь, хорошо?
Брудермайер энергично закивал в знак согласия. Да, подумал Андрей, я действительно хочу ясности больше, чем кто бы то ни было, потому что я, черт возьми, желаю знать, что общего у этого нувориша с Данькой и где сам Данька, которого мне не достает вот уже столько лет… И почему я понял это только сейчас и так остро, что болит сердце?!.