— У вас было время. Сколько лет… Столько лет, — можно вырастить целую кучу здоровых, красивых, веселых и умных детей. Которых не будет у нее — и тоже из-за вашей поганой болтовни. Больше времени я вам дать не могу. Его больше нет, — ни у меня, ни у вас.
Он обвел их взглядом, — таким взглядом, от которого они снова сжались, — и, усмехнувшись, стремительно вышел прочь. Только полы плаща взметнулись черными крыльями.
Он так ушел, как будто остался… Они по-прежнему ни голов, ни взгляда не могли поднять. Она любит тебя, как родного отца, вспомнил Ботеж слова, что сказал ему Майзель. И я ее люблю… Вот оно что, подумал он. Все дело-то в этом, вот в чем все дело. Кто любит, тот понимает…
— Я завтра иду на телевидение, — сказал Ботеж. — Я не они, я не могу, не имею права говорить за всех, от имени и по поручению… Я только за себя скажу.
— Я с тобой, Иржи, — проговорила Полина. — Я с тобой. Я думаю, ты можешь завтра сказать за всех… Мы можем. Только что мы им скажем, Иржи?!
— Ничего сложного, Полинушка. Ничего особенного. Они ведь и не ждут от нас ничего… Скажем — вот вам наша рука. Скажем — мы с вами. Скажем, что наше королевство — это и есть наша «res publica», наше общее дело. Попросим эфир утром, в новостях, чтобы и в Минске… И скажем Елене самое главное… Скажем ей это — быть может, она услышит, ей так нужно услышать это от нас именно теперь…
ПРАГА, 18 МАЯ, БОЛЬШОЙ ДВОРЕЦ.
Попросим эфир утром, в новостях, чтобы и в Минске… И скажем Елене самое главное… Скажем ей это — быть может, она услышит, ей так нужно услышать это от нас именно теперь…
ПРАГА, 18 МАЯ, БОЛЬШОЙ ДВОРЕЦ. ВЕЧЕР
Вацлав с Мариной ждали его в Малом кабинете.
— Что опять случилось? — повернулся к Майзелю Вацлав, когда тот вошел.
— Елена… Да, — Майзель раскрыл заверещавший телефон и поднес трубку к уху.
— Еленочку твою посадил на борт до Белостока, поляки встретят ее там и проводят через границу, — сказал Богушек. — Наши на той стороне в курсе. Чемодан с лекарствами дал. Упаковал ее, как надо, по высшему классу, уж будь спок… Жучка подсадил. Пассивного, засечь не выйдет у них, все в цвет. Сонечка жива, в больнице в Степянке… Знаешь, где это?
— Да. Говори. Говори…
— Сотрясение мозга, растяжение шейного отдела. Синяки, ссадины. Переломов нет, цела. Может быть, кровоизлияние во внутренних органах или ушибы, опять же, но с их техникой этого сейчас не определить. Серьезно, но не смертельно. Врачи, все в цвет. Человек уже сидит под дверью…
— Вывези семью. Пообещай гражданство, какое угодно, на выбор. Деньги. Все, что захочет… Пусть стреляет в любого.
— Перестань меня опускать, Дракон.
— Извини. Извини, Гонта…
— Проехали. В цвет. Это Павел ее туда привез. Парень клад, в самом деле…
— Не спускай с них глаз, Гонта.
— Указания будут?
— Не знаю.
— Оп-паньки…
— Подождем вестей от Елены.
— Понял. До связи…
Майзель закрыл телефон и поднял глаза на монаршую чету.
— Что ты начал говорить? — нетерпеливо спросил Вацлав.
— Елена поехала туда.
— Что?!
— Ты плохо стал слышать?!
— Твою мать, твою мать, чертова баба… Как ты мог ее отпустить?!
— Попробовал бы не отпустить, — усмехнулась Марина. — Сказала, небось, — не пустишь, уйду. Так, Данечку?
Майзель кивнул.
— Она к Сонечке поехала…
— Что?!
— Корабельщиковых убили.
Марина перекрестилась, Вацлав тоже:
— Что с малышкой? — спросила Марина.
— Жива. Не смертельно.
— Нельзя ее увезти?!
— Нет. В рамках спецоперации — нет. Нужен летающий госпиталь, реанимобиль… Сейчас — нет.
— Все, Вацек. Придется подождать с войной…
— Что она задумала?
— Она хочет с ним поменяться.
— Что?! Она сказала?!
— Я ее знаю, величество, — вздохнул Майзель и вдруг улыбнулся. — Я ее так знаю…
— Дальше.
— Она хочет поменять себя на Сонечку и ребят.
А потом подарит ему его поганую жизнь.
— И что?!
— Не знаю. Я могу только предполагать, как она собирается строить торг.
— И?!
— И мы не тронем его. Потому что она даст ему слово, и ни ты, ни я не посмеем это ее слово нарушить.
— Ох, княгинюшка, — простонал Вацлав. — Куда ж ты полезла-то…
— Нужно успеть, пока она не дала ему слова.
— Марина… Вся операция псу под хвост…
— Значит, туда ей и дорога. Плохо, значит, думали, дорогие мои рыцари плаща и кинжала. Думайте снова.
— Вызовите сюда русского посла, — сказал Вацлав в селектор. — Иди к детям, Марина. Сейчас тут будет очень мужской разговор…
ПРАГА, 18 МАЯ, БОЛЬШОЙ КОРОЛЕВСКИЙ ДВОРЕЦ. НОЧЬ
Кондрашов вошел в королевский кабинет, сделал несколько шагов и остановился. Вацлав сидел за столом, и в кресле напротив сидел еще кто-то. Кресло развернулось, и Кондрашов увидел Майзеля, оскалившегося так, что у дипломата екнуло в кишках:
— Здравствуйте, Михаил Аркадьевич.
— Мы можем говорить по-чешски, — улыбнулся Кондрашов. В животе у него снова екнуло. Он знал, что Майзель не то из Украины родом, не то из этой проклятой Белоруссии. Ему докладывали. — Его величество…
— Его Величество — немного Романов, — медленно, без всякого акцента сказал Вацлав. — И я с тобой стану говорить по-русски, чтобы ты не сказал потом, что плохо меня понимал. Сесть!!!
Кондрашов опустился в кресло, которое очень ловко и вовремя толкнул под него Майзель. Если бы он этого не сделал, Кондрашов сел бы на пол. Вацлав Пятый, говорящий по-русски… Это было уже слишком. Даже для карьерного дипломата со Смоленской площади. А его величество продолжил, как ни в чем не бывало: