— И вам не захотелось насладиться заслуженной славой?
— Нет.
— Почему?
— Потому что нет для меня большего удовольствия, чем видеть, как люди все делают сами.
— Интересно. Но ведь ваше закулисное влияние осталось. Мне кажется, что прямое участие, на виду у людей, когда известно, кто и за что отвечает, куда честнее…
— Это не влияние, пани Елена.
— Да?! А что?!
— Я давно ни во что не вмешиваюсь во внутренней политике. Больше — нет.
— Куда уж больше, — фыркнула Елена.
— Я действительно стоял у истоков всего этого. Я вовсе не отрицаю, напротив. Но в этом нет больше нужды. Я занимаюсь давно и бесповоротно другими делами…
— А это как вписывается?!.
— Великолепно вписывается. Это повторение того, что мы сделали здесь, только в ином масштабе. И когда-нибудь, если я доживу до того времени, когда мы добьемся окончательного успеха… В чем я, кстати, отнюдь не убежден…
— В успехе?
— В том, что доживу. Когда — если — это случится… Вы даже представить себе не можете, с каким удовольствием я пошлю все это чертовой матери…
— И что же вы будете делать?
— Смотреть на звезды. Нет ничего прекраснее этого, пани Елена. Хотите, я вам покажу?
— Боже мой, пан Данек…
— Вы не верите, — он усмехнулся. — Конечно. Это же так понятно… Ах, пани Елена… Это так тяжело — заставить себя осознать, что ты лишний, что твое время прошло, что роль сыграна, что все уже хорошо, что люди сами знают, как дальше им жить в собственном доме, и перестать лезть во все мелочи, надоедать советами и указаниями… Это ведь все равно, как если бы строители, выстроив дом, остались бы в нем вместе с жильцами.
Строители должны двигаться дальше. Всегда двигаться дальше, пани Елена…
— Строители?
— Драконы, — поправился Майзель. — Разрушающие дворцы и воздвигающие города. Потому что ничто не берется из ничего. И всегда нужно сначала разрушить. Сначала выйти на бой. Выйти на площадь…
Когда он сказал это — «выйти на площадь» — Елена вздрогнула.
— Иногда я восхищаюсь вами. Правда. — Она, вздохнув, покачала головой. — Но иногда… Иногда из вас высовывается такое чудовище… Вам самому не страшно?
— Вы же знаете, евреи всегда хотели превратить зло в добро. Иногда это у нас получалось… У меня тоже получается. Правда, и у меня только иногда… Пока. Но только пока. Дальше будет получаться все лучше. Потому что, как вы правильно заметили, я быстро и хорошо учусь…
ПРАГА. ИЮЛЬ
Он удивлял ее на каждом шагу. Не только своими филиппиками и парадоксами, на которые был просто неистощим. Но и своими вкусами и пристрастиями. Он питался исключительно по-японски и в основном прямо в кабинете, где, похоже, жил неделями… Суши, много рыбы, сакэ для пищеварения. И никаких других напитков, кроме простой воды, иногда — рисового безалкогольного пива, тоже японского, зеленого чая и совсем немного кофе. И одет он был всегда одинаково…
— Что это за ужасное тряпье на вас надето? — в очередной раз разглядывая Майзеля, проворчала Елена. — Что, это униформа такая?
— Вам не нравится?
— Вы не мой кавалер, чтобы я вас к себе примеряла.
— Ой. Опять укололи.
Он улыбнулся, достал свой волшебный брелок и нажал на кнопку. Панели стены рядом с входной дверью разъехались, открыв изумленному взору Елены небольшую гардеробную, в которой висели на вешалках дюжина совершенно одинаковых нарядов — точь-в-точь таких же, как тот, что был на нем сейчас, и стояла дюжина совершенно одинаковых пар ботинок. Там же лежала небольшая стопка белья и рубашек. Елена проглотила слюну:
— И… все?!.
Он засмеялся, похоже, страшно довольный произведенным эффектом:
— А что вы ожидали увидеть? Выставку маршальских мундиров с орденами от погон до ремня? Раззолоченный камзол лорда-хранителя короны?
— Но…
— Мне удобно в этой одежде. Она достаточно элегантна для моего статуса и в то же время не стесняет движений. Не мнется и практически не пачкается. И когда надеваешь экзоскафандр, он почти незаметен или неотличим от этой одежды… Шубы и пальто мне не нужны, я никогда не мерзну и много времени провожу в помещениях или в машине. Дождик люблю. Снежок тоже… И я ненавижу галстуки и рубашки с воротничками. И вообще терпеть не могу наряжаться, переодеваться, причесываться, пялиться в зеркало и прочее…
— Какое-то сумасшествие. Вы постоянно твердите о том, что вы еврей, а сами ведете образ жизни не то самурая, не то скандинавского ярла в походе…
— Дорогая, у вас предвзятые представления о евреях, — Майзель усмехнулся. — Перечитайте Библию на досуге, возможно, ваша память несколько освежится…
— Не премину. А знаете, мне кажется, вам пошла бы парочка серег с крупными алмазами. И конский хвостик с мелированием. Это несколько смягчит ваш бескомпромиссно суровый облик, пан Данек.
Наблюдая за тем, как меняется его лицо, Елена тихо и гордо торжествовала.
А знаете, мне кажется, вам пошла бы парочка серег с крупными алмазами. И конский хвостик с мелированием. Это несколько смягчит ваш бескомпромиссно суровый облик, пан Данек.
Наблюдая за тем, как меняется его лицо, Елена тихо и гордо торжествовала. Вот как я тебя приделала, дорогой, подумала она. Но Елена не была бы собой, если бы великодушно не пожалела его. И, чтобы не заставлять Майзеля отвечать на этот выпад, улыбнулась, как ни в чем не бывало: